Боль. Олег Овчинников

гда безошибочно указал точное место.

      – Да.

      – Разве это «болит»? – голос его звучал недовольно, хотя я чувствовала, что он очень рад нашей встрече. Поэтому просто промолчала.

      – Ладно, паникерша… Давай руку.

      Я с готовностью протянула ему ладонь.

      …Я познакомилась с ним, еще когда сидела на горшке. В буквальном смысле, пока воспитательница Татьяна Николаевна бегала к заведующей вызывать «Скорую». Горшок придвинули вплотную к стене, чтобы я не упала, даже если станет совсем плохо. Остальным детям в группе наказали следить за мной и помогать, если что, только им это было малоинтересно. Только один мальчик подошел ко мне, самый высокий в группе – я еще не знала его имени, потому что перевелась всего два дня назад. На лице у него были непропорционально большие очки, а поскольку я в то время еще не знала слова «непропорционально», они казались мне просто огромными.

      Он подошел, сел передо мной на пол и спросил очень серьезно:

      – Тебе плохо?

      Я не могла отвечать и двигать головой, просто изо всех сил зажмурила глаза.

      – Ладно. – сказал он. – Давай руку.

      Совсем как сейчас, только тогда он постоянно путал буквы «Л» и «Р».

      – Радно. Давай луку.

      Он просидел, держа мою руку и глядя на меня своими огромными из-за очков глазами, до приезда «Скорой помощи», хотя Татьяна Николаевна несколько раз пыталась отогнать его, не без основания полагая, что «это может быть заразно». И скорая увезла уже не меня – я полностью реабилитировала себя, исполнив перед докторами новогодний танец снежинки, – а этого мальчика, с диагнозом «острое пищевое отравление». Но уже на другой день мальчик в очках снова был в группе.

      – А как же отравление? – спросила я его.

      – Спроси у паука, – ответил он.

      – Какого паука?! – В детстве я умела как никогда широко открывать глаза.

      – Того, что в больнице.

      Я представила себе, как паук сидит на горшке, и мне стало смешно. Так я познакомилась с Валерой, хотя он предпочитал называть себя «Варелой». Меня, кстати, он звал «Эрвилой». У него была масса достоинств: и рост, благодаря которому играть с ним в прятки было одно удовольствие, и очки, каких не было больше ни у кого в группе, и то, как он переставлял буквы в словах. Моего трехлетнего жизненного опыта было недостаточно, чтобы понять, что отношения, начавшиеся на горшке, в некотором роде изначально обречены. В них, как сказал однажды мой братишка, откладывая в сторону журнал с комиксами, «слишком много прозы».

      – Все? – спросил Валера, отпуская мою руку.

      – Да, спасибо. Все совершенно прошло.

      – Ты разбаловалась: второй раз беспокоишь меня из-за пустяков. Так ты совсем разучишься терпеть боль. А иногда организму полезно самостоятельно справляться со своими проблемами.

      – Да? А я из-за этого даже заснуть сегодня не смогла. Знаешь, как испугалась?

      – Знаю. Я же говорю, паникерша.

      Я внимательно прислушалась к ощущениям тела. Нет, не осталось ничего, что вызывало бы дискомфорт, ни боли, ни тревоги, ни беспокойства – только тепло, только уют и приятная расслабленность.

      Мысль совершила непоследовательный скачок с того, что внутри на того, что снаружи. Почему у него такое некрасивое лицо? Даже не некрасивое, а… простое. Слишком простое, если так можно сказать. И эта уродливая оправа…

      – Почему ты не избавишься от очков?

      – Потому что контактных линз с такими диоптриями не существует.

      – Я не об этом. Почему ты не избавишься от них насовсем? Как от всего остального.

      – Не знаю… Привык, наверное. Они у меня почти с рождения. Кроме того, неизвестно, как это отразится на моем внутреннем зрении.

      – Валер… – просительно начала я. – А расскажи, как ты это делаешь?