«Верлибр, говорят, это просто проза…»
От жажды умираю над ручьём.
Франсуа Вийон
Верлибр, говорят, это просто проза,
неровно нарезанная на ломтики строк,
неловкий изыск не умеющих рифмовать
и паковать слова в пакетики метрик и ритмов,
так что каждый журден,
лишь вчера открывший,
что он говорит прозой,
и наугад тычущий в клавишу enter
начинает казаться себе поэтом.
Ладно, я же не спорю.
Я открываю Библию,
где воля рифмуется с жизнью,
молитва – с дыханием,
дыхание – с пульсом мысли,
где волны смиренной страсти
стремятся к берегу гнева
и лижут золотой песок прощенья
ласковыми языками,
где песнь возникает из песни,
где чистота стиха
белее любой белизны,
которая не разлагается на семь цветов,
где птица скользит по тайне
между крылом и каплей земного шара
в усталой ладони бога.
В начале была не словесность,
а слово, рождённое из
косноязычных вибраций верлибра
между створками связок,
как жемчуг между невзрачных створок моллюска,
как дух между сложенных вместе ладоней.
А вы говорите – проза.
Ну что ж, говорите,
рифмуйте под стук метронома,
кайфуйте в дыму филологий,
но не пропустите,
не прозевайте,
не упустите,
свободы,
мающейся в клетках классификаций,
как муза на ложе Прокруста.
Уста несводимы к губам,
потрескавшимся от жажды
над родником верлибра.
А вы говорите – проза…
«Река есть отражение небес…»
Река есть отражение небес,
в конце пути впадающее в море,
как жизнь в конце концов впадает в смерть,
не прекращая своего теченья
и не давая дважды войти в неё.
Сидя на небесном берегу,
пересыпаю мысли, как песок,
следя за поплавком и рыбьим плеском,
за отраженьем человеческих фигурок
в пространстве проплывающего неба
и узнаю себя в одной из них,
и парус облака меня уносит в море,
а на тепле примятой мной травы,
своим теплом притягивая солнце,
мой сын перебирает в пальцах вечность.
«Осколки геометрии любви…»
Осколки геометрии любви
уже не ранят душу,
не тревожат,
не вызывают в памяти ту ложь,
которая была превыше истин
и столько заставляла говорить
прекрасных слов —
мороз по коже,
на самом деле бывших
лишь художественным свистом.
Попробуешь теперь,
а с губ слетают
простые незатейливые звуки,
обычные слова,
слова и только.
Прошло шальное время токованья,
перетолковыванья тела на язык
судьбы,
предназначения,
поруки.
Пришла пора принять
скупой язык неброского старанья,
когда ладонь срастается с лотком
и жизнь через песок минут струится,
неспешно намывая день за днём,
крупицу за крупицей,
за граном гран
всё то, о чём себе так вдохновенно лгал.
А от заката тянет духом пряным,
и молча тянутся распахнутые руки
над океаном времени.
Ева
Говорят, что на том свете будет тем меньше мучений,
чем больше принял на этом.
Может быть, это и правда.
А может быть – нет.
Оттуда ещё никто не вернулся.
Два года назад, когда ей шёл девяносто четвёртый,
она сказала: «Вы за меня молитесь плохо —
я зажилась, мне давно пора умереть,
а я