– И… до какого времени вы переписывались? – с холодком под сердцем спросил Охотник. – Когда ты получила последнее письмо?
– До сорок третьего письма приходили более-менее регулярно, – ответила Света. – То нет целый месяц, потом сразу три. Осенью сорок третьего совсем прекратились, почти на полтора года. Я места себе не находила. Плакала ночами в подушку. Молилась, втайне от мамы, за его спасение. Меня подружка научила, у них в семье все были верующие. А в самом конце войны я вдруг получила очень странное письмо. Очень короткое. Всего несколько строчек. Без обратного адреса. Отец писал, что с ним все в порядке, чтобы я не волновалась. Он извинился за долгое молчание, сказал, что обстоятельства вынуждают его задержаться, но скоро он обязательно вернется. И назначил мне встречу. Здесь, в Метелице. Пятнадцатого июля. На мой день рождения, восемнадцать лет.
– И ты приехала, – опустив хмурый, задумчивый взгляд на чисто выметенный пол избы, прошептал Ярослав. – А Иваныч так и не вернулся…
– Да. Когда я увидела, что дом заколочен, то сразу пошла в колхозную управу. Сказала, что я дочь профессора Сомова, приехала к отцу из столицы. Председатель у меня даже паспорт не спросил. Помню, сказал только, что «мы с Иванычем очень похожи». Потом без лишних предисловий встал, достал из шкафа папку и показал мне извещение с фронта, где говорилось, что отец пропал без вести аж осенью сорок третьего. Представляете?! Как раз тогда первый раз прекратились письма! В общем, председатель с кислым лицом выразил мне соболезнования и посоветовал возвращаться назад, в Москву. Но ведь я абсолютно точно знала, что папа жив! А он не знал!
– Ты ему, я так понял, ничего не сказала?
– Нет, конечно. Слишком странным было то, последнее, письмо. Такое чувство, будто отец писал его… как бы это сказать… то ли второпях, то ли тайком. Даже подходящего слова не подобрать… Я тогда просто сказала, что в любом случае хочу на лето остаться здесь, в Метелице. Как совершеннолетняя, я имела право пожить одна в пустующем доме отца. Товарищ Васюк, конечно, сначала очень удивился. Затем стал меня отговаривать, пугать ужасными бытовыми условиями, отсутствием регулярного сообщения с городом и электричества. Дескать, я, коренная москвичка, дочь профессора, привыкла к столичным удобствам и даже неделю здесь не выдержу. В окружении пепелищ. До ближайшего магазина и телефона – три километра пешком. В любую погоду. И, случись что, ни одной живой души рядом. Хоть караул кричи. Но я настояла на своем – хочу, и точка. В конце концов Илья Кузьмич махнул рукой и даже согласился временно, пока не прислали «специалиста с дипломом», взять меня на работу в колхозную библиотеку. Это, значит, чтобы я, как работающая, имела право на продуктовые карточки. Дал ключ от дома, папа сдал его при уходе на фронт. С тех пор я здесь. Работаю в крохотной библиотеке, где всего-то тридцать семь читательских карточек и четыре