– У нас режиссеры научились читать в пьесах между строк то, о чем автор и не подозревал.
– Раньше актеры в театре служили, потом ролью жили, теперь роли играют, а скоро будут просто присутствовать на сцене. Навесят таблички: «Иванов», «Гаев», «Лопахин»… а остальное зритель пусть сам додумывает.
– Театр жив, пока на сцене «Три сестры», а в зале толпа народа. Вот если будет наоборот, тогда конец…
Актрисе, фальшиво играющей роль Дездемоны:
– Милочка, вы сильно рискуете.
– Вы думаете, Отелло, войдя в раж, может задушить меня вполне искренне?
– Боюсь, и ража не понадобится, зрители просто не позволят ему схалтурить.
Раневская называла средства массовой информации средствами массового уничижения.
– У Завадского в театре были три сестрицы. Верка Марецкая – ткачиха, я Бабариха, а Орлова хоть Гвидона и не родила, но по заморским странам все время болтается.
– А почему вы-то Бабариха?
– Из-за жопы.
Глядя на то, как лихо выплясывает Вера Марецкая на сцене:
– А говорят, ведьм не существует…
После слов докладчика «…со всеми вытекающими отсюда последствиями…» громко добавляет:
– …и выдавливаемыми тоже…
После очень скучного выступления:
– Сорок минут кряхтел, а говна всего-то кучка. Больше выдавить никак не смог.
На профсоюзном собрании.
– Представьте, какую кучу вопросов нам предстоит разгребать…
Раневская, разводя руками:
– Какую навалили, такую и будем…
Заведомо зная, что Раневская побывала на неудачной премьере.
– Фаина Георгиевна, вам понравился спектакль?
– Да. Я прекрасно выспалась. Правда, сначала мешало хлопанье кресел, зато потом, когда почти все ушли, стало спокойно. И в гардеробе никакой очереди.
– От вас никогда не дождешься похвалы!
– Зачем вам моя похвала? Хвалить должны зрители или Завадский. От первых хоть цветы будут, а второй роль даст.
Часто общаться на сцене с ней было очень тяжело.
– Раньше театр был другим…
В ответ молчание, актеры сговорились не замечать выпадов Раневской.
– …актеры лучше играли…
Снова молчание.
– …по-настоящему…
Убедившись, что ссориться никто не желает, заключает:
– …а нынче сдохли все!
Раневская постоянно опаздывала, особенно на собрания или читки пьес, вызывая шквал эмоций у Завадского.
После очередного крика пришла на удивление вовремя, села и тихонько сидела, не вступая ни в какие разговоры. Привыкшие к ее постоянному препирательству актеры даже забеспокоились – не больна ли? Нет, сидит, на часы поглядывает.
До самой Раневской очередь дошла нескоро, но вместо того, чтобы произносить свою реплику, она вдруг объявила:
– Тридцать восемь минут!
– Что?!