Я рассказал про финскую, на которой отец был командиром саперной роты, затем о его службе перед Великой Отечественной на самой западной границе во Владимире-Волынском, городке на правом берегу реки Луги. Мы с мамой на лето приехали к нему из Москвы повидаться. Там и застала война, в одни часы с Брестской крепостью начали бомбить. Маме было двадцать девять лет, мне – четыре года и четыре месяца. Нас эвакуировали из гарнизона двумя товарняками, один полностью уничтожили, а нам повезло, проскочили. Эшелоном доставили в Сталинград, откуда потом перебросили через Сальск, где я заболел дифтерией в тяжелой форме, еле спасли, в Грузию, в город Сагареджо. От отца мы получали весточки то с Донского фронта, то со Сталинградского, где он воевал с первого до последнего дня битвы, а затем и с 1-го Белорусского. Вернулись мы в Москву окружным путем, через Баку, лишь в апреле сорок четвертого.
Я, конечно, затянул с рассказом, однако Лощиц меня не перебивал, слушал внимательно, одновременно просматривая вырезки, а когда я закончил, сказал:
– Ну, хорошо, я доложу на редколлегии, результат вам Николай Николаевич сообщит. Надеюсь, он будет положительный.
Все дни ожидания меня мучила одна мысль: не очень звучная фамилия, на радио ее часто подменяли псевдонимом – Михаил Григорьев, который впоследствии так и сжился со мной в удостоверении Союза журналистов. Высокое радийное начальство не выносило «неправильный» пятый пункт. Как отнесутся к нему в центральном печатном органе Минобороны?
Годы спустя, когда многолетняя служба в «Красной звезде» была позади, на троллейбусной остановке на углу Гоголевского бульвара я заметил Николая Ивановича Макеева, моего главного редактора. Он, после почти двадцатилетнего пребывания на этой должности, сложил свои полномочия и ушел в отставку. Рядом находилась военная поликлиника, наверняка Макеев возвращался из нее. Я, притормозив свой «жигуленок», приоткрыл дверцу, приглашая его сесть машину. Николай Иванович замешкался, видимо, не сразу меня узнал.
– Миша, ты?
– Я, Николай Иванович. Вы домой? Я вас подвезу.
Разговорились; пока ехали на Комсомольский проспект, успели переговорить о многом. Макеев расспросил, как работается на новом месте, в Госкомспорте, не скучаю ли я по газете, а потом сказал:
– Знаешь, почему тебя так уважали в редакции? Ты не скрывал своей национальности, не прятался за чужими именами, своим подписывался. Нам нелегко было пробить тебя в ГлавПуре, проклятая пятая графа.
Побольше юмора в отчет
Ковальский перезвонил через неделю: подъезжай заполнять анкету. Еще через неделю снова в трубке хрипловатый голос Николая Николаевича: «Завтра выходи на работу». Меня взяли с традиционным месячным испытательным сроком, но я мог пулей вылететь, не дожидаясь его окончания. Приближался Новый год, а под занавес старого – матч ЦСКА со свердловским «Автомобилистом» еще в старом армейском хоккейном дворце.