«Недели за две до этого достопамятного события, еще незаписанного в летописи Тулы, в зале Благороднаго Собрания приготовлялся такой бал, каких мне старику, мало случалось видеть. Начинаю с того что вся широкая лестница, ярко освещенная Кеннетами, устлана была тонким красным сукном и розовым бархатом, площадки, которой украшали померанцевые, лимонные и апельсинные деревья. Огромные зеркала, отражая в себе предметы, расширяли это пространство. Вся зала убрана была Фестонами из свежих цветов по рисунку, сочиненному известным архитектором, Над мраморным бюстом Екатерины второй обставленным с двух сторон лаврами и штамбовыми розанами, возвышалась прозрачная картина с ее вензловым именем, белые градитуровыве драпи с широкою бахромою и кистями, перехваченные вызолоченными аграфами украшали все окна, на которых стояло множество цветов в фарфоровых горшках, разливая благоухание Востока, а сотни восковых свеч в люстрах, обнизанных хрустальными подвесками и в серебряных канделябрах, разливали тысячи призматических цветов. Превосходная музыка, разнообразная и богатая одежда дам и мужчин щегольская ливрея официантов, все это вместе делало вид, или как нынче говорят, делало эффект очаровательный, чудесный.
«И мы с нетерпением ожидали прибытия Августейшей путешественницы, которая уже изъявила свое согласие на приглашение Тульских дворян. В восемь часов вечера придворная карета скоро ехала по направлению к дому Собрания. Кречетников и Заборовский поспешили сойти к подъезду, чтобы встретить Государыню…. Но вместо Матушки-Царицы из кареты вышла Штатс-Дама Графиня Скавронская, и уведомила Наместника, что Императрица по случаю нездоровья, лишается удовольствия быть на бале, и прислала ее благодарить от своего лица всех дворян Тульской Губернии. После мы узнали, что Матушкацарица отвечала Каммер-Фрейлине Протасовой и Фрейлине Графине Чернышевой, напомнившим ей о бале: «могу ли я принять в нём участие, говорила она, когда может быть, многие здешние жители терпят недостаток в хлебе». Весть, привезенная Графинею Скавронскою, разлила уныние по зале с быстротою молнии. Мы не смели роптать, не смели и сетовать, но признаться ли вам? Это нас глубоко опечалило…. Безумные! если бы каждый из нас мог знать то, что известно сделалось после, мы должны бы были все упасть на колени пред мраморным бюстом, благоговейно произнести ее великое имя и безмолвно удалиться из залы. Государыня поняла бы нас вполне, а потомство сказало бы об нас доброе слово….. Но мы предались печали, тоске, скуке…..
«На третий день все готово было к Высочайшему путешествию. Народ по прежнему собрался на дворцовую площадь, волною разлился по берегу Упы, по Московской улице, к другим триумфальным воротам за город, в поле…. Но это уже был не тот народ, который с таким патриотическим восторгом с таким