Красный ковер гостеприимства в виде ржаной прошлогодней соломы был приготовлен нам в хижине. Тесная, закопченная конура заметно от этого посветлела. И даже воздух в ней полегчал. Хозяева это вполне понимали. Им было приятно позвать нас под крышу. Агафья явно ждала похвалы. И приняла ее благодарно, ухмыляясь по-детски в кончик дареного прошлым летом платка.
На этот раз я привез им главным образом то, что прислали «для передачи в тупик» сердобольные наши читатели. Шерстяные носки, материя, чулки, колготки, плащ, одеяло, шаль, варежки, кеды – принято все с благодарностью, с просьбою «отписать за милость всем добрым людям». Продуктов, кроме крупы, Ерофей посоветовал не везти. Крупу они взяли. «Это рис, – заглянув в мешочек, сказала Агафья. – А это це же?». «Это, – говорю, – тоже рис, другого сорта, вьетнамский». «Тятенька, погляди-ка, рис, а чудной – палочки…»
Всего более старика обрадовала связка в пять дюжин добротных свечей и карманный фонарик. К свечам тут успели привыкнуть и уже в них нуждались. Фонарик вначале возбуждал необычным своим свечением подозренье.
– Машинка… – сказала Агафья, подозревая в железной коробочке фотокамеру.
Старик же не испугался потрогать кнопку, посветил в печку, под лавку, в стоявший возле постели валенок и, к нашему удивлению, не сказал обычного: «Это не можно». «Бог вразумил измыслить такое. Ночью-то славно, раз – и зажег».
Не принят был последний из наших подарков. Один из наивных или, может быть, хитроумный читатель газеты прислал в конверте десятку денег – «для Лыковых».
– Це такое – бумажка… – отпрянула в угол Агафья.
Все вместе попытались мы объяснить, что значит эта бумажка.
– Мирское… – посветил фонариком на десятку старик. – Уж сделайте милость, спрячьте, для нас греховное это дело.
Такой была встреча.
Ужинали… Мы ели у костерка в окружении кошек, истосковавшихся по мясным запахам. Агафья и дед торжественно у свечи вкушали кашу из вьетнамского риса. К совету – положить в кашу принесенного в дар медку – прислушались.
– Райская еда, – сказал старик, собирая в щепотку с коленей зернышки риса. – И для брюха, чую, – истинный праздник.
Услышав жалобы на живот, Николай Николаевич с Ерофеем пропели гимн меду и заодно молоку.
– Ведомо, ведомо… – согласился старик грустновато. Но вдруг встрепенулся: – Имануху (козу) можно, поди, вертолетом сюда? – Но сам же пресек внезапную вспышку фантазии. – Имануха… А ить козел еще нужен, без козла какое же молоко…
Разговор вечером был о том, главным образом, как жили с прошлого года, как зимовали. И все касалось еды, одежи, тепла.
Картошка в прошлом году