На некоторое время ее оставили одну, и Габриэла снова унеслась куда-то далеко – в какое-то незнакомое место, где она еще ни разу не бывала, но и там было тоскливо, жутко и одиноко.
Когда она очнулась, на лице у нее была прозрачная кислородная маска, от которой сильно пахло какой-то кислятиной, и Габриэлу едва не стошнило. Каталку, на которой она лежала, куда-то везли. Габриэла видела проплывающие над ней лампы, потолки и верхние части белых дверей с черными номерами. «Сейчас мы отвезем тебя в твою комнату», – сказал кто-то, и Габриэла подумала, что она, наверное, в тюрьме. Здесь ей предстоит отбывать пожизненный срок за все те ужасные вещи, которые она совершила.
Она всерьез ждала, что кто-нибудь скажет ей: ты виновна в том-то и в том-то, но не дождалась. Каталку ввезли в какую-то комнату, и Габриэла почувствовала, как ее поднимают и перекладывают на кровать. Крахмальные простыни обожгли тело ледяным океанским холодом, но после перенесенных страданий это было даже приятно. «Закована в холод и лед; весна, жди – не жди, не придет», – вспомнила она. Кажется, это стихи Шелли. Но, насколько она знала, Шелли никогда не был на Северном полюсе. А она, по всей видимости, находилась именно там, на самой макушке Земли, чтобы Богу было виднее, кому он выносит свой окончательный приговор.
– Продолжайте вливать физиологический раствор, – раздался в отдалении приятный мужской голос. – Каждые три часа – переливание крови. И кислород, обязательно кислород…
Потом Габриэла заснула и проспала почти сутки. Дважды или трижды, потревоженная шорохом близкого движения, она приоткрывала глаза. Теплые сильные руки поправляли на ней простыню, оттягивали кожу на плече и на сгибе локтя, и тогда она ощущала легкий укол. К этому времени Габриэла уже поняла, что находится не в тюрьме, а в больнице. Потом она вспомнила, что с ней делали, вспомнила донесшийся из тумана жалобный крик какой-то женщины и поняла, в чем дело. Она потеряла ребенка Джо.
От этой мысли Габриэле захотелось плакать, но у нее не было сил. Она только несколько раз глухо всхлипнула. Но когда часа через два к ней в палату пришел врач, она не сдержалась и зарыдала в голос.
– Ну-ну, не надо, успокойтесь, – сказал врач и потрепал ее по руке. – Я очень вам сочувствую, но медицина, к сожалению, не всесильна. Не расстраивайтесь так, девочка моя. Вы скоро поправитесь и сами увидите, что все не так страшно.
Врач был пожилым и очень опытным, но откуда он мог знать, чту значил для Габриэлы этот ребенок. Габриэла поступила в больницу из монастыря, но врачу даже в голову не пришло, что она может быть послушницей. Он полагал, что Габриэла скорее всего одинокая мать или дочь чрезмерно строгих родителей, которую упрятали от позора.
– Вы обязательно поправитесь, –