Он поднес к глазам руку с часами. Старая, купленная еще в начале девяностых фальшивая «Монтана» светилась в полутьме зеленоватыми палочками. «Сколько лет, а часы все никак не сломаются, не хотят, видимо, уступать свое. На важные деловые встречи, где «встречают по одежке», он, конечно, надевал другие часы – золотую «бочку» от «Патек-Филипп», но в неформальной обстановке хранил верность старой доброй псевдо-«Монтане». Приятели время от времени поддевали его, но он отшучивался: эти часы, мол, прошли с ним огонь и воду, и негоже отказываться от старого друга, который столько лет служит верой и правдой… Почти минуту Лохнесс тупо смотрел на циферблат, пытаясь понять, который же теперь час. Ему показалось, что стрелки не двигаются, время остановилось. «Черт, и часы меня предали. Даже часы!..» От этой мысли, пронзившей насквозь, стало не по себе. Он замер на какое-то время, а потом снова резко поднес часы к глазам. Минутная стрелка передвинулась, и Женя ясно увидел, что сейчас четверть десятого.
Внезапно он почувствовал, что не может больше сидеть на месте. Выскочил из джипа, резко захлопнув дверцу, со злости пнул колесо соседской «Тойоты», припаркованной слишком близко, и побежал прочь от дома, в котором его жены, обкурившись травкой, предавались любви. Он шел не разбирая дороги, не подымая глаз. Его шаг был стремительным, как будто он куда-то опаздывал. Иногда он срывался почти на бег, мчался, не замечая, что разговаривает сам с собой:
– Что происходит? Почему все так плохо? И почему все против меня?
Мимо пронеслась подержанная «девятка» с тонированными стеклами, и Крутилина обдало, как холодной водой, звучащей из динамиков песней: «…А потом обними, а потом обмани…»
– Обмани, обними… Этого добра у нас навалом, – пнув ногой ком снега, продолжал Женя разговор сам с собой.
Где-то громко залаяла собака.
– Маринка! – Крутилин на миг остановился. – Неужели я – я! – обделял тебя своим вниманием? Ну чего – чего! – тебе не хватало?
Проходящая мимо парочка на всякий случай обошла Лохнесса стороной. А он, не замечая никого вокруг, продолжал:
– А может, как раз оттого, что всего было выше крыши, и захотелось тебе чего-нибудь эдакого. А я-то, дурак, радовался, что нашел свою половинку – милая, ласковая, заботливая… А эта милая и ласковая любила-то не меня, а мои деньги… И Каринку.
Тут он заметил, что стоит на одном месте, и, словно опомнившись, заспешил вперед.
– И сколько же это у вас длилось, интересно? Хотя какая разница, это теперь не имеет никакого значения. – Он снова остановился и, подняв голову наверх, громко закричал-завыл: – Это не имеет никакого значения!
И снова громко залаяла собака.
Евгений и не заметил, как вышел к Яузскому бульвару. Оказавшись на засыпанной снегом аллее, Лохнесс еще раз подивился разительному несходству между его состоянием и окружающей красотой. Казалось, ничего