Итак, мы уселись за стол. В честь праздника передо мной был поставлен бокал венецианского стекла – одна из самых больших ценностей в доме. Таких бокалов в генеральской семье было два, каждый с цветным изображением. На одном нарисована Ева с надкушенным яблоком в руке, на другом – Адам, протягивающий руку в сторону. Когда бокалы ставили рядом, получалась копия с известной гравюры Дюрера, только вольная – неизвестный мастер, создавший эти фужеры, превратил черно-белое изображение в цветное. В его интерпретации волосы Евы приобрели восхитительный рыжеватый оттенок, а змея, свисающая с ветки Древа познания, стала изумрудно-зеленой в золотистую крапинку. В тот день мне налили вишневый компот как раз в бокал с Евой, фужер с Адамом, по традиции, был в руках у генерала.
– Ну что, за именинника! – поднял он первый тост. – За его одиннадцать лет, которые он прожил на этой земле.
Все потянулись ко мне со своими бокалами (попроще, но тоже старинными и очень красивыми), комната наполнилась мелодичным перезвоном. Тут же настенные часы пробили пять часов вечера – бум-бум-бум-бум-бум, – и праздник начался. Я гордился перед друзьями и моим генералом, и этим большим залом, заставленным горками со стеклянными витринами, посудой и всякими дорогими диковинами, старинной мебелью с замечательными охотничьими сценами, шикарной сервировкой стола: белоснежной крахмальной скатертью, серебряными приборами, дрезденским сервизом на двадцать четыре персоны и фужерами из цветного стекла. Мальчишки, конечно, стеснялись взрослых и такой торжественной обстановки, сидели тихо-чинно, не произносили ни слова, кроме «спасибо» и «пожалуйста», и изо всех сил старались есть красиво, ничего не разбив, не пролив и не уронив. Мне перед генералом и Марией Львовной было за них не стыдно.
– А ну-ка, виновник торжества, подойди сюда! – пробасил Курнышов с того конца стола. Я оторвался от вкуснющей рыбы под маринадом и приблизился к нему. Генерал, улыбаясь, протянул мне какой-то сверток, напоминающий по форме большую книгу.
– С днем рождения! Расти большой, оправдай наши надежды! – Он крепко, по-мужски, пожал мне руку.
Я торопливо разорвал бумагу и с трудом удержался, чтобы не заорать от восторга. Внутри был кляссер для марок – толстый, новенький, остро пахнущий кожей. А я к тому времени уже месяца четыре просто бредил филателией, собирал конверты со всего дома, осторожно отпаривал марки, менялся с Сашкой и другими друзьями и хранил свою коллекцию в коробке из-под печенья «Светлячок». О специальном альбоме я и мечтать не смел – они были слишком дороги. Само появление кляссера уже было для меня неземным