– Да нет, что могло случиться? – с наигранной беспечностью откликнулась Даша. – Просто отчего-то захотелось поговорить с тобой… или даже увидеться. Может, зайдешь ко мне сегодня вечером?
– Я работаю, – глухо проговорил он. – Сама знаешь, воскресенье для «Скорой» не указ…
Она никак не ожидала отказа и растерялась.
– Конечно, – пробормотала девушка неуверенно, уже сожалея о своем звонке. – Если у тебя работа…
Но он вдруг изменил свое решение.
– Я смогу зайти на час-полтора, только не вечером, а днем, до начала своей смены. Это тебя устроит?
– Разумеется. Давай вместе пообедаем…
– Только не говори: и вспомним старые добрые времена, – хрипло закашляв, вдруг перебил ее Вадим. – Ну, до скорого…
– До скорого… – ответила Даша, но трубка уже взорвалась короткими, равнодушными гудками.
Она села у зеркала и посмотрела на свое отражение так, будто старое бабушкино трюмо теперь должно было давать ответы на все ее вопросы. Она что-то сделала не так? Помешала, отвлекла, оказалась навязчивой?.. Неужели и в Вадике, вечном Вадике, почти надоедливом своим постоянством, произошли перемены? Неужели ничего надежного не осталось в ее мире?
Он стоял перед ней с неизменными розами, как всегда, худой и высокий и как никогда – чужой. Плохо сбритая щетина, усталые глаза в болезненных красных прожилках, затравленный взгляд неудачника, и во всем облике – печать неустроенной жизни, недовольства судьбой и многодневного пьянства. Человек, которому Даша открыла дверь, был так непохож на друга ее юности, что она неуверенно переспросила:
– Вадик?..
– Он самый. Что, хорош? Нравлюсь?
Даша отступила назад, давая ему пройти, и не смогла заставить себя подойти поближе, обнять, прижаться к его груди, как она это делала почти всегда при нечастых, но таких необходимых им обоим встречах. Он привычно наклонился, чтобы поцеловать ее в щеку, и, заметив, как она еле заметно отстранилась, невесело хмыкнул. А она, кляня себя в душе за грубость, так и не смогла скрыть свое потрясение и нечаянную брезгливость, вызванные его опустившимся видом.
Вадим тем временем скинул видавшую виды, потрепанную куртку, небрежным жестом пригладил жесткие волосы – они-то все еще хороши, механически отметила про себя Даша – и, косолапо ступая, прошел на кухню.
Устроившись он с ходу подцепил вилкой ломоть ветчины с тарелки и, делая вид, будто не замечает потрясенного Дашиного лица, пробормотал с набитым ртом:
– Ну, рассказывай.
– Да, собственно, и рассказывать нечего. – Девушка преувеличенно рьяно взялась исполнять роль хозяйки, подвигая ему приборы, наливая тарелку супа и старательно отводя взгляд от обрюзгшего лица сидящего напротив человека. – Просто замучила осенняя хандра. Всюду слякоть, всюду грязь…
– И в человеческих отношениях тоже, –