Ты был другой. Эсэмэсы – другие. Поступки – другие. Решительный взгляд, ласковый прищур и абсолютная ненужность слов – милая, в нашем арсенале только поступки. Я сдалась. Точнее, ты сам подошел ко мне близко-близко и моей же рукой разорвал сумерки за окном. Дальше – все так, как я уже отучилась представлять. Стучащая в висках кровь и призраки тающего тумана, твои запястья в охвате моих вспотевших ладоней, жаркие дни босиком по горячей траве, приятно опустошенные ночи, в границах которых о самом важном думалось так легко, кристально чисто. И самое дорогое, наконец – чувствовать в себе столько любви, что, кажется, она разорвет грудную клетку, польется через край, рассыплется крошечными пылинками по вселенной, но в тебе ее не станет ни на грамм меньше.
Такие неповторимые подростковые ощущения: думаешь, они остались позади, там, во времени дефицита уверенности и светлых разочарований, ан нет, вот они, снова вьются вокруг пестрыми бабочками. Ты не дал мне совершить тот последний шаг, после которого обрыв. Это самое большое, за что я тебе благодарна. А все, что я пишу сейчас, переживаю снова, – остро необходимо. Возможность взглянуть на себя иначе, разложить чувства в коробки, запаковать их, отправить на чердак. И переместить тебя из эпицентра памяти в слои, подслои. Окончательно. Память ведь бывает коварной. Наряду с теплыми, наполненными весенним светом, запахами апельсинов воспоминаний, она щедро демонстрирует тебе картинки мира, где вечно идет дождь, даже тогда, когда на небе светит солнце.
Благодаря тебе я не написала на последней странице дневника эти слова: «Алло? Бог? Слышишь? Я сдаюсь». Хотя, веришь, когда-то они нарывали во мне, и я чуть было не запила их бокалом воды из холодильника. В тот момент я, пытаясь утопить гложущее одиночество в горячих ваннах с ванильной пенкой, бесконечно просматривала в голове старый фильм о безответной любви. И вот уже от частого просмотра лента растрескалась, помехи бегают, звук прерывается, а я не останавливаюсь. Почти съехала на садомазохизм, как появился ты.
Ты возродил во мне аппетит к жизни, снял с меня тесные туфли, напоил чаем, угостил пирогом из недозрелых груш, приготовленным твоей домработницей Инессой Павловной, и предложил: «Диан, или мы идем дальше вместе, или ты одна остаешься в этой жопе. Выбирай». Я ничего не сказала, протянула руку к твоей руке, встала и пошла. Не за тобой, а рядом с тобой…
Илья, в отличие от меня, не говорил и не писал, как и от чего я его спасла. Читала слова этого закрытого, сложного, но такого настоящего мужчины в прикосновениях, поцелуях, чуть грубоватых