А мама повернулась и вправду пошла на двор… Да как же…, да я же нарочно спрятался! Я выскочил из-под стола – мамаааа! Мне было очень сильно обидно на маму и досадно на себя. Мама тоже шутила, но я тогда еще не улавливал чужих шуток. Почему-то, я этот случай запомнил. Нельзя пересиживать под столом лишку (и вообще перебарщивать с шутками), иначе можешь остаться в дураках. Мне тогда было, думаю, чуть больше двух.
Я стою у калитки нашего дома на улице Шмидта. На нашей улице три одинаковых двухэтажных дома. Самые первые кооперативные дома. Их построили перед войной. В двух из них по четыре хозяина и, соответственно, четыре квартиры, а в одном, по соседству с нашим, один хозяин всего дома, дедушка Петя – он кузнец. В трех квартирах живут он с бабушкой Марьей Ивановной и все его немаленькое семейство (дочери с семьями), а в одной квартиранты. В моем доме было тоже четыре квартиры, и в нашей был хозяином мой дедушка Яша, но я его не запомнил – он умер не так давно и остались здесь жить: бабушка Марина, моя мама Шура, тетя Тоня и двоюродная сестра Ира. У меня был еще дядя Жора. Командир экипажа тяжелого бомбардировщика, погибший в первые дни войны. Вот в честь него меня и нарекли таким мужественным именем. Я родился в марте 1945 года. Мой отец не вернулся с фронта, но так как они с мамой не были расписаны, я ношу дедушкину фамилию.
Мне здесь около трех или чуть больше. Со двора не разрешает выходить бабушка. Мама работает в канцелярии тюрьмы, это не далеко – на улице Чичерина. Она как-то брала меня с собой на работу. В кабинете было не интересно: бумаги, счеты, дядька в очках, еще одна очкастая тетка и графин. Зато во дворе была кочегарка и я видел в открытые ворота как гудели печи огнем и чумазый кочегар подмигнул мне и свистнул в два пальца. Наверно хотел повеселить, но было жутковато.
Я так стоял у ворот, потому что не с кем было играть. Вовка не выходил и я потихоньку, что бы не волновать бабушку, вышел на улицу. Напротив была больница «Санстанция» и иногда туда заезжали кареты скорой помощи. Изредка проезжали старые дребезжащие грузовые машины, а, в основном, по мощенной булыжником дороге тарахтели бочки «золоторей». Сразу за больницей был «Санобоз» и говновозы на конской тяге разъезжали туда-сюда весь день, наполняя улицу грохотом обитых железом колес и амбре.
Мне стало скучно и я хотел уже зайти во двор, когда из-за поворота зацокали копыта и показалась пролетка об одной лошадке. В пролетке сидели кучер и какая-то тетя… И вовсе не КАКАЯ-ТО ТЕТЯ, А МОЯ МАМА!!! Я затаил дыхание… МАМА, МАМОЧКА… Тарантас поравнялся с нашим домом и мама помахала мне рукой… МАМА НЕ ПОЗВАЛА И ДАЖЕ ПРОСТО НЕ ОСТАНОВИЛА ЛОШАДЬ!!! Она мне только помахала рукой и уехала…
Я не только запомнил этот ужас на всю жизнь, но даже сейчас, с разумом шестидесятипятилетнего, у меня что-то защемило в груди от ТОЙ обиды. Да, мама просто ехала по служебным делам, да, не было никакой возможности задержаться и прочая, как говорится, и прочая…
Тогда это была первая и наиболее сильная обида в жизни,