Встаю и отдаю листик.
– Вот ты молодец, – говорит Ирка за маминой спиной, – сама сообразила.
В её голосе – то ли зависть, то ли восхищение, то ли удивление, что я сообразила о чём-то раньше неё.
– Если надо, – говорю я, – я могу прогулять школу завтра. У нас ОБЖ и два труда…
– Не надо, – говорит мама. – Нам ещё придётся прогуливать. Всем.
Она смотрит в пол. Ирка кладёт ей руку на плечо и тоже смотрит в пол.
Во мне снова разгорается огонёк ревности, но я его тушу. Ну ладно, ладно. Не до конца тушу. Но прикручиваю.
Мама протягивает мне руку, и я сжимаю её ладонь.
Мы отражаемся в зеркале моего шкафа.
– Прямо мушкетёры, – грустно говорит Ирка, – все за одного.
«А папа где-то там, – думаю я, и волна боли начинает подниматься во мне, – один. Без всех».
Глава 4
Горе
Вот проснулся ты утром. Что ощущаешь?
Мягкую подушку. Зайца или мишку, с которым спишь в обнимку, хотя тебе давно уже не три года. Слышишь треньканье будильника в телефоне.
С кухни пахнет яичницей. Если с помидорами, то пахнет противно. «Не буду есть, – сонно думаешь ты, – если с помидорами. А то опять там сопли непрожаренные будут попадаться. Я творог буду, и пусть ругается, что холодное на голодный желудок».
И смотришь, как солнце воровато пролезает в щёлочку между шторами и хихикает над тобой, что у всех суббота, а у тебя – шко-ола.
А потом с противным звуком, вроде как пенопластом по стеклу, или металлом по асфальту, или сверлом бормашины по зубу, в тебя пролезает горе.
Пролезает и тоже улыбается, не хуже солнца, да только ты холодеешь от этой улыбки.
Вспоминаешь, что папу вчера забрали. Забрали, хотя он был не виноват. И никому не объяснишь, что он был не виноват, не докажешь. И никак с ним нельзя связаться. Позвонить, сказать, что ты его любишь… Что не можешь без него жить! Даже дня!
А самое главное, ты понимаешь, что всё это не сон. И это самое ужасное.
На прощание мама… Да нет, не обняла меня.
Она сказала:
– Никому не говори. Ты поняла это? Никаким подружкам!
– У меня нет подружек, – хотела ответить я, но промолчала.
Готовилась к школе. Готовилась молчать там. У мамы было такое лицо, словно она хочет, чтобы я её обняла.
Но вот что-то не было на это сил.
Я себя ощущала кастрюлей с кипятком. Надо было осторожненько донести себя до класса, чтобы не расплескаться и не обварить свои же ноги.
Я и донесла. До класса ОБЖ.
Открыла дверь, а там люди какие-то. Захожу. Хорошо, что мне недалеко – до первой парты.
Я села. Достала тетрадь. Прислушалась к кипятку внутри. Кто-то прошел мимо, дотронулся до моего локтя, я отдёрнула руку. И вздрогнула. Потому что кто-то как будто на секунду приподнял целлофановый пакет, в который горе окутало мою голову.
И я увидела, что люди вокруг – это вообще-то мои одноклассники. Бледные при свете дневной лампы, недовольные, но при этом смеются, перекидываются словечками. И я ещё вспомнила, что я –