В приёмной родильного дома, находилось несколько человек, которые не могли усидеть дома в ожидании исхода родов. Среди них подвыпивший мужчина лет под сорок, седой, худой, ухоженный, но с красноватым, как у пьяниц, носом. Никогда не умея ждать: ожидание всегда отнимало силы, а тем более, сейчас, когда их осталось совсем мало. Устав от волнений, тревог и переживаний, он закрыл глаза и постарался сосредоточиться на какой-нибудь мысли, чтобы не заснуть. «Боже мой, как же я устал!..» – с утомительным чувством внутренней безысходности подумал Дьюри. «И когда же, наконец, кончатся мои мучения? Когда ты, Ица, перебесишься?!.. Когда перестанешь рожать мне детей от каждого встречного?! Нет! Так больше продолжаться не может. Как жаль, что тогда я тебя не убил…»
Медленно, словно нехотя всплывали картины минувших дней, вернее, некоторые детали, по которым он, словно за ниточку, вытягивал из памяти целые картины. Вот в памяти Дьюри возник день рождения дочки, который он устроил на широкую ногу. Много гостей. Среди них высокий молодой человек много пил вместе с Дьюри, но при этом не упускал случая поухаживать за Ицей, которая обычно была тихой, немногословной, даже застенчивой, как говорится «не от мира сего», с минимальной энергией в повседневной жизни, но которая просто преображалась при появлении гостей. Своим обаянием она покоряла буквально всех, и в первую очередь мужчин. Какой-то внутренний свет исходил от неё, обещая блаженство мужчинам и тёплые отношения остальным. Она пользовалась всеобщей любовью. Дьюри, конечно, ревновал её ко всем, но уже немного привык к этому чувству за восемь лет супружеской жизни и даже научился не показывать ревность, которая раздражала Ицу. К концу дня рождения Дьюри напился настолько, что не помнил, как закончился вечер и как он оказался в постели. Ночью он вдруг проснулся, как ужаленный. Он лежал на спине в своём парадном костюме. Пошарив рукой на том месте, где должна быть Ица и не найдя, замер. Потом, схватив одеяло, приподнял его. В лучах лунного света, падающего из окна на кровать, казалось, будто в степи образовался шатёр. Но шатёр просуществовал недолго. Дьюри вдруг вскочил, не то от подступившей тошноты, не то от ощущения, что он теряет свою Ицу. Сделав несколько шагов, споткнувшись о человеческие тела, упал. Пытаясь подняться, он встретился взглядом с Ицей. На мгновение онемел, ещё не понял, почему Ица на полу. Но там был и ещё кто-то… Такой явной ненависти в глазах Ицы он ещё не видел никогда. Просто не было сил выдержать взгляд и, пытаясь избавиться от него, Дьюри замахнулся, чтобы убить, уничтожить, больше никогда не видеть эти когда-то так любимые глаза. Но вместо удара, который должен был закрыть прекрасные и такие страшные для него сейчас глаза, их закрыла блевотина, которая извергалась, да извергалась из его рта, как лава из бушующего кратера вулкана. Вдруг Дьюри почувствовал удар и, теряя сознание, ткнулся носом в тёплую, вонючую лужу…
Утром, когда проснулся, в комнате стоял отвратительный запах, страшно болела голова. Через открытую дверь видно, что Ица приготовила завтрак, Чилла сидит за столом и ест, как обычно. Главное мучение Дьюри было в том, что не мог понять, приснился ли ему кошмарный сон или было наяву? Он с трудом сел на кровать, сунул ноги в тапочки, набросил халат, который лежал на обычном месте, встал и посмотрел на себя в зеркало, в котором он обычно любовался Ицей, когда та раздевалась. Если бы не заплывший глаз, он выглядел бы вполне прилично:
– Есть чем полюбоваться, – промелькнуло у него в голове, и сразу же подумалось: – как хорошо, что сегодня можно отсидеться в адвокатской конторе… никого ни защищать, ни обвинять, ни оправдывать…
Незнакомый голос прервал его воспоминания, он повернулся лицом к говорящему, не понимая, чего от него хотят.
– Простите, у меня кончились спички… Разрешите прикурить, – попросил незнакомец.
Дьюри достал из кармана коробку спичек, зажёг одну из них, дал прикурить. Тот, поблагодарив, удалился, а Дьюри продолжал, как завороженный, смотреть на горящую спичку до тех пор, пока она не обожгла ему руку. Почувствовав боль, он импульсивно дёрнул рукой и разжал пальцы. Спичка погасла. Обожжённые пальцы сунул в рот.
Утомительно жужжа, в оконное стекло бился шмель в поисках выхода.
Последние годы совместной жизни Дьюри чаще жалел себя и свои неудачи валил на Ицу. Вот и сейчас его переполнила такая жалость к себе, что готов заплакать:
– Боже! На кого я похож? Что ты сделала со мной? Ох, как хочется глоточек вина… Чего я здесь сижу? Жду её смерти? Нет, нет… Она привыкла рожать… для неё рожать – привычное дело. Может, я жду смерти ребёнка? Нет, нет… Лучше я выпью стаканчик за их