под роем стрел из басурманских луков горбясь.
Я кто… да тот, кто весь в бегах и чья
национальность неразборчива, как подпись.
Такое вот положение, что как бы и… нет,
а было когда-то – да, но прошло без следа,
хотя, вероятно, где-то остался след.
Да некому больше по следу идти туда.
Такое вот положение: положили в чём был,
а был – в рубашке, не то б лежать нагишом!
Устроим поминки… нет, лучше устроим бал
тому, кто, живым уйдя, неживым ушёл.
Железные были кольца, но Генрих знал,
что кольца – они падут, как дадут сигнал:
и лопнули кольца все, кольцо за кольцом -
с хорошим концом.
Мы все тут одна, железная мы, семья,
мы все тут друг другу жёны или мужья,
но кольца нас держат, как Генриха, до поры…
до первой горы.
Повозку тряхнёт на горе – и падёт кольцо,
и больше друг друга уже не узнать в лицо,
и к нам подбежит прощаться наше вчера:
пора.
И солнце взойдёт, и уйдёт из-под ног земля,
мы все тут друг другу перекати-поля -
такое вот положение… нет корней,
и, в общем, неважно, кто кого мудреней.
Лошадка дорогу знает, лошадка ржёт,
а то, что когда-то жгло, уж давно не жжёт -
мы все тут друг другу забытые небеса
и старые адреса.
Хотя, вероятно, где-то остался след,
но я в этот след – ни-ни, ни одной ногой:
лежащий там клад оказался не мой клад -
такое вот положение, дорогой.
Образован из обычного пара и табачного дыма,
из старинной французской песенки, вроде frere Jacques,
из идеи о том, что не мы были изгнаны из Эдема, -
и на всё это сверху надет дорогой пиджак.
Длиннополость делает его похожим на саван,
но в карманах – всякая небесная благодать,
из которой я тоже, стало быть, образован -
как пить дать:
два стеклянных шарика, они влюблены друг в друга,
золотая тесёмка от подарка на Рождество,
непонятно чем и зачем исписанная бумага,
жестяной пропеллер – точнее, две лопасти от него,
маленький будда, найденный под ногами,
но улыбающийся во весь рот,
описание одного хитроумного оригами,
пустой блокнот,
телефонная карта от потерянного телефона,
лакричный кружок,
последнее предупреждение из Минфина,
пастуший рожок… -
и, как всегда, никаких документов,
подтверждающих, что я образован из этого всего,
но есть копенгагенский адрес двух уличных музыкантов,
готовых засвидетельствовать моё с ними родство,
то есть близость структур, то есть сотканность из материй,
хоть непрочных, но вечных – типа тщета, тоска.
Музыканты, кстати, считают меня аватарой
паровозного свистка.
Я занят тем, что я ничем