С условиями пари согласны и ставим свои подписи:
„Оливер Стентон, Стивен Дрейк, Вирджен Батт, Георг Рингольд, Пауль Додсон, Ричард О’Нилл, Роджер Галлахер.
29 июля 1761 года“.»
Такой же точно лист лежал перед каждым из нас, включая самого Галлахера. Последний принес перед нами клятву берегового братства (он скорее бы соврал при исповеди, нежели посмел стать клятвопреступником в своих рядах), после чего я собственноручно завизировал все пять экземпляров, что точно так же сделали все участники пари. Каждый забрал свой экземпляр, после чего Галлахер приказал принести лучшего бренди и мы чокнулись за удачу.
Через час «Летучая рыба» практически опустела, хотя таверна закрывалась на пару часов лишь под самое утро, сейчас посетителей осталось удивительно мало. Додсон, Батт, Рингольд и Дрейк ушли один за другим, пожелав мне удачи. Последним ушел Стентон. На прощание он горячо пожал мне руку, и по его ужимкам было видно, что он уже заранее предвкушал выигранные у меня деньги. Я остался один. Длинноносый пожилой слуга с короткой седой косичкой невозмутимо протирал полотенцем стаканы на стойке, остальные посетители мирно занимались своими делами.
В моей голове бродили разные мысли, становившиеся все более и более мрачными, по мере того как алкогольные пары покидали меня. Не слишком ли я погорячился в своем рвении – кто знает, может, это будет вовсе и не таким легким делом, как представлялось вначале?
Ход моих мыслей нарушил длинноносый слуга, начавший убирать с моего столика. Я встал и направился прямиком к выходу из ресторана, когда увидел, как появившийся в дверях входа для прислуги Галлахер издали поднял, обращаясь ко мне, стакан виски. Недоуменно я подошел к нему.
– За вас, сэр, – сказал он, протягивая мне второй стакан. Я взял предложенное и хотел было чокнуться с Галлахером, но тот проворно отстранил руку.
– За это не чокаются, – проговорил он. Только тут я заметил, что этот субъект уже набрался так, что еле держался на ногах, поэтому лишь усмехнулся в ответ:
– На что это ты намекаешь, Роджер?
Вместо ответа он притянул меня к себе, аккуратно взяв за лацкан, и, обдавая потом и перегаром, тихонько прошептал:
– Жаль мне тебя, сынок. Нехорошее это дело. Эта девка погубит тебя. Я сам побаиваюсь даже в мыслях сделать то, что решил сделать ты наяву…
Тут он ткнулся головой в дверной косяк, и более от него невозможно было выведать ни слова. Сейчас лучше было не приставать к нему. Галлахер был большой любитель черных острот, особенно в пьяном состоянии, поэтому я лишь усмехнулся на его очередной пафос и, толкнув тяжелые створки дверей, вышел