– Я тебе, Андрюшечка, счас сыграю и, наверно, спою.
На его сморщенных желтоватых щеках проступил румянец, он тихо запел хрипловатым голосом:
Ветер тихой песнею над рекой плывет.
Дальними зарницами светится завод.
Где-то поезд катится рельсами звеня,
Где-то под рябинушкой парни ждут меня.
Ой, рябина – рябинушка, белые цветы,
Ой, рябина кудрявая, что взгрустнула ты…
Пожелтевшие от махорки пальцы певца, осторожно и точно перебирают кнопки, ведут мелодию – здесь поет не голос, а больная душа. На последнем слове припева дядя Коля не выдержал, заплакал. Заплакал по-детски, навзрыд. Мелодия разжалобила старика. В этой песне он чувствует нечто большее, чем другие. Его прошлая сознательная жизнь, труд, счастье простого человека навсегда отложилось этой мелодией, как на патефонной пластинке: рябинушка олицетворяла воспоминания. Опустив с колен гармонь, он, всхлипывая, и, сморкаясь, говорил:
– Я ведь в молодости был строен и силен. Жил честно и любил честно. Перед войной и я стоял с невестой возле рябины под светлой круглой луной. Целовались мы, миловались, счастливы были оба, и ничего нам не нужно было. Никогда я не думал о старости. Стариков видел, конечно, но о том не задумывался, что когда-то буду таким же маломощным, Слава Богу, на войне не убило, вот только военный хирург ногу оттяпал, моего согласия не спросив. После войны работал столяром, вот и теперь приходит завклубом и просит: «Дядя Коля, собери, заклей стулики, опять молодежь подралась». И что за моду таку взяли, стульями кидаться? Меня завклуб-то приглашал выступить на сцене: «Ты, – говорит, – Августа своего приведи, споете дуэтом».
Старик успокоился лишь, когда на экране телевизора появился стройный в черном фраке певец – Анатолий Соловьяненко. Из его уст полилась нежная украинская песня:
Дывлюсь я на нэбо, та думку гадаю,
Чому я не сокил, чому нэ литаю.
Чому ж мэни, Боже, ты крылэц нэ дав,
Я б зэмлю покынув, та у нэбо взлитав.
Лирический тенор певца то нежно замирал, затихая – «на пиано», то вдруг громко – «на фортэ» птицей взлетал в поднебесье и, раскрыв сильные крылья, парил над землей, Так высоко звучит нота Си-бемоль второй октавы – мечта любого тенора, но не всем она подвластна. Это – Божий дар.
Андрей весь во внимании, взволнован необыкновенно, сердце его ворохнулось от нахлынувшего чувства, ему хотелось крикнуть:
«Это моя нота, и песня из моего концертного репертуара». Ему