Рисованный портрет во времена моего детства хранился около зеркала. Висел он на гвозде, вбитом в дощатую стену.
Всякий раз, когда я оглядывал себя в зеркало, дедуля смотрел на меня, а я на него. Строгий, серьёзный взгляд остерегал меня от многих необдуманных поступков. Особенно вспоминался взгляд. Когда же меня подстригали «под Котовского», я обязательно оценивал стрижку в зеркале. И, казалось, дедушка вот – вот откроет рот. Подкрутит «будёновские» усы, и одобрит мой новый вид: «Любо, внучёк, любо!». Но дед на портрете невозмутимо молчал и по-прежнему лучил взгляд.
Из далёкого детства припоминаю тот вечер, когда мамуля, смахивая пыль, осевшую на стекло рамки, сказала: «Ты просил однажды о том, что вот было бы хорошо, если бы дед хоть словечко вымолвил. А так, мол, смотрит и смотрит молча». Сказала так, а сама вытерла нахлынувшие слёзы. Давно это было, а, надо же, припоминается…
Настоящий портрет на твёрдом картоне появился неожиданно и случайно, в тот отрезок времени, когда была жива мамуля, а у меня не было семьи. Приехала из грузинского города Зугдиди Нелли, моя двоюродная сестра. Её мама Александра – старшая из трёх дочерей Смыкова.
Распаковала сестричка багаж. Загадочно подмигнула нам с мамулей и – хлоп на мамину ладонь портрет дедули. Мы почти разом ахнули. Мама тут же – в слезы. Взяла дорогой портрет, гладит любимое лицо, а слёзы, слёзы… слова сказать не дают, и всё же выдохнула:
– Я знала, знала, что портрет объявится. И вот он! – а сама вновь в слёзы. – И где же он хранился, Неля?
– На потолке, в старом сундучке. Мама перед смертью просила поискать там, «если не обгрызли мыши», – ответила Нелли.
Вечером я рассматривал драгоценный портрет: обмундирование, награды, кубанку, кинжал. Расспрашивал о наградах, о подвигах деда. Словом, о том, что помнит мама и что ей рассказывала бабушка Анна Ефимовна. То, что тогда узнал, сейчас с трепетом вспоминается.
«Папа слыл отчаянным и смышленым. Суди сам. Приписав два года, ушёл на первую мировую войну, где и отличился. За какой подвиг, не знаю. Только фото тех лет как бы само говорит: «Видишь на груди медаль? Боевая! Гордись, сынок! Кресты – серебряные».
Давно это было. Многое позабылось. Осталось фото.
Оно и сейчас немногословно. Язык его краток. Память вечна, пока течёт река времени. А время, как река Чамлык, течёт по сей день, только реке неведомо, что уже иное поколение купается в её воде. Припоминается такой эпизод.
Анна Ефимовна рассказывала о том, как в старину жили казаки, какие строили хаты, что выращивали на своих наделах в поле.
Сидя на скамеечке под любимой яблоней мужа Скороспелкой, Ефимовна пела мелодичные казацкие песни. Их мелодия и слова сердечно ложились на дно души, согревали её. Ночные шорохи кроны не пугали, когда звучали грустные ноты о гибели казака на войне.
Сколько минуло лет, а нет-нет да припомнятся те минуты у яблони.
Отец
…Время беспрерывно катит своё колесо. Вот раскатило и отрезок ленты повести, покатилось… дальше – к советскому периоду моей жизни. А тут и школа, и работа в поле рядом, на сиденье трактора.
Минула одна война, другая. Сколько станичников она поглотила, толком-то никто не знает и, пожалуй, никто и не расскажет, разве что вспомнятся общие слова на памятниках и захоронениях.
Вернулись немногие из миллионов. Вернулся с фронта и мой отец. Бывший политрук роты сел за рычаги трактора. Пахарь он был знатный. О таковых говорят в народе: днём с огнём не найдёшь. И не потому, что был плечист и силён, а потому что был немногословен и за любую работу брался с охоткой. Да и «коня железного» изучил до винтика, что тоже имело значение.
Кроме всего этого, отец быстро сходился людьми. Умел убедить в нужности дела и решения свыше. Словом, он и в мирное время был политруком по своей воле, по характеру поведению.
А что касаемо качества пахоты, то следует добавить, что, оно, качество, тоже было в зачёте знатному станичнику.
Возьмём такой пример.
Являлась в станицу, Петропавловскую, какая – нибудь знаменитость и пыталась соревноваться на вспашке чернозёма с местными. Но уж тут, не обессудь. Тяжко тягаться, в том числе и с моим папкой.
О, да! Сколько времени после этих гонок горел на загоне костёр спора – о глубине захвата лемехом, об огрехах между борозд, о распашке концов загонки. Каждому было по сердцу стать признанным пахарем, вырасти в глазах бывалых пахарей – дедов, да и всех зрителей. Многие и сегодня знают толк в качестве вспашки.
И главное: нередко бывало, когда кто-то из приезжих, погостив день-другой у земляка, оставался в станице насовсем. Лучшего места для души с крестьянской закваскою было не найти. И новый станичник ни о чём впоследствии не сожалел, а благодарил случай и Бога.
И тогда