Горький каламбур сей, намекавший на часть Третьего Отделения, ведавшую сектантами и раскольниками, вызвал у самого автора ухмылку, а у меня лишь тревожные сомнения, верно ли поступил я, не вняв совету Бларамберга.
– Но, мне сказывали, наместник способствует наукам? – спросил я, когда Прозоровский пригласил меня в эркер, скоротать время до ужина. Туда подали, наконец, долгожданное цимлянское и разлили по изящным хрустальным фужерам Виллероя и Боха.
– Благотворит, чего греха таить. Намедни, вон, Теплякова направил в Варну за греческими вазами.
Лишь вспоминая на другой день, понял я сарказм, заключавшийся в этих его словах.
– Может быть, следует обратиться к митрополиту Евгению? Он учёнейший из иерархов.
Прозоровский увесисто кивнул своей красивой головой.
– Писал к нему не раз – к нему и к Румянцеву, да те времена, увы, проходят.
– Не так плохо может оказаться под судом справедливым, Александр Николаевич, – попробовал я успокоить его, а заодно показать свою осведомлённость. – Вспомните дело почётного члена нашего Общества Кёппена по доносу Магницкого о том, что его работа «Критическое исследование о Кирилле и Мефодии» написана против постановлений церкви. Суд из представителей духовного ведомства оправдал его совершенно, что впоследствии наделило Петра Ивановича широкой свободой.
– Всё так! – воскликнул Прозоровский. – Да только политику не забудьте: происходило это, пока жив был канцлер. Тогда не дозволялось наукам преград чинить, но нынче при дворе полно завистливых невежд. За тысячи вёрст от них не скроешься. Магницкого… хех, секвестировали, но магницкие не переводятся.
Он, с некоторым вызовом и остро сверля меня взглядом, поднял бокал, высоко держа его двумя пальцами, я рассмеялся, давая понять, что мы люди одного круга, и мы вкусили прохлады искрящегося напитка за просвещение и отдельно за ректора Лобачевского.
– А-а, каково, не то, что старуха с клюкой! – похвалил он, и впервые глаза его блеснули чистой радостью.
– Pardon?
– «Вдова Клико».
– Мне трудно сравнивать, ибо я не могу часто позволить себе шампанского, но здешнее вино просто великолепно, – искренне похвалил я, широко улыбаясь то ли бисеру напитка, то ли сознанию своей значимости, которую подчеркнул князь разговором наедине.
– Так вот утешишься, и все тревоги отступают… до другого дня. Утром же поедем в раскоп, поглядите.
Вино начинало уже овладевать мною, и я оставил, наконец, напускную строгость.
– Что это за таинственная легенда, о которой в ваших краях столько говорят? – спросил я, объясняя себе этот вопрос только желанием продлить общение с князем.
– А-а, брат! – воскликнул он, со звоном опустив свой бокал. – О последних битвах и последних днях… А кто говорил?
– Тут