Ося, как всякий учёный, писал также и стихи, что однажды свело его с поэтом Смычкиным. А случилось это, когда Ося поехал в Утруску, а у его мотоцикла лопнуло колесо. На удачу появился грузовик, в кабине которого ехали Смычкин и его давний приятель Охапкин, который вёл грузовик из личной автоколонны. Бизнесмену нравилось иногда почувствовать себя простым шофёром. Узнав о происшествии, приятели стали помогать Осе затаскивать мотоцикл в кузов грузовика. Хорошо, что Ося ещё дома от мотоцикла отстегнул коляску. Охапкин стоял в кузове и стал тянуть на себя подаваемый снизу мотоцикл. И тут он как вскрикнет!.. И Смычкин с Осей страшно удивились, видя, как у Охапкина удлинилась рука. Бедный бизнесмен буквально взвыл не столько от боли, сколько от страха за свою правую руку. Смычкин едва успел вскочить в кузов и поддержать Охапкина, поскольку тот уже падал в обморок. Оттого, что владелец автомобиля не мог вести машину, пришлось Осе переквалифицироваться из мотоциклиста в шофёра. Надеяться на Смычкина не представлялось возможным, потому что он был совершенно далек от техники. В Утруске первым делом разыскали больницу и сдали Охапкина на милость эскулапам. Выяснилось, что у бизнесмена от нагрузки рука вырвалась из плечевого сустава. Охапкину с трудом вернули правую руку на место и строго предупредили – ничего тяжёлого впредь не поднимать и принимать много кальция, чтобы восстановить крепость костей и суставов. Пока Охапкина обследовали, лечили и снабжали рецептами, Ося со Смычкиным успели познакомиться, сидя в кабине грузовика, и даже стали друг другу читать стихи.
Не умеешь, не желаешь
Старокачельцы особенно неистовы в службе своей. Ради неё, милой, стараются, не щадя живота своего. Исхудает бедняга, осунется – лица на нём нет, а всё о делах печётся, об Отечестве, о народе, стало быть, сердяга, день и ночь ухайдакивается. Штаны лоснятся, рукава протёрты, а на лице и в движениях – само подобострастие. Старается человек. И чего, думаешь, старается, может, привилегии какие имеет с этого или доходы левые, или за выслугу лет особые награды светят – да нет же! Так, как и повсюду – смех один, а не зарплата. Ан, нет – всё равно в своём департаменте раньше всех дверь отпирает, а позднее всех её замыкает. И не ропщет. Даже думать не смей. А если кто рядом сетовать начнёт и тем самым на разговор вызывать – трижды подумает – неспроста это, наверное, выведать хочет настроения мои да при случае сыграть на чужих слабостях. Нет уж, милый, дудки, стану я тут перед каждым душу выворачивать, да ещё, не дай Бог, о начальстве поносные слова расточать. Помолчит, помолчит, да и хмыкнет – неудовлетворение, стало быть, выразит непочтительному коллеге. И дальше служит во имя процветания департамента, а через него – и всей Старой Качели.
Будешь пытаться узнать о тайных пружинах и механизмах, толкающих его на службу эту, – пустое, скажу тебе, как давний старокачелец. И не пытайся узнать и не надейся даже. Потому что служба для него –