Дальнейшие слова утонули в вое бурана. Песок вздыбился, закручиваясь спиралью. Не песчинки – мириады шестиконечных снежинок роились вокруг Шевалье, складываясь в штопор Механизма Времени.
«Дурак я, дурак! – успел подумать молодой человек. – Надо было спросить: где жила в Петербурге осенью 1832-го баронесса Вальдек-Эрмоли! А вдруг сохранилось в архивах…»
Сцена третья
Рисуй, Орловский, ночь и сечу![5]
1
Зеленое стекло брызнуло во все стороны. Осколки, отрикошетив от прочной кладки, со звоном упали на пол. Аминь бутылке!
– Еще, панове?
Князь Волмонтович без особой спешки опустил руку с пистолетом. Оружие было чужим, непривычным; отдача эхом гуляла в плече. Двое, стоявшие у двери, – плечистый и худосочный, – переглянулись. Тот, что пожиже, кивнул, явно желая продолжения. Но его сосед внезапно хмыкнул и огладил пышные седые бакенбарды.
– Не стоит, пожалуй, – плечистый шагнул вперед. – Князь, ваше искусство выше всех похвал. Бардзо добже! Панове, самое время подняться наверх. Там тоже будут бутылки, но, слово чести, не пустые. Вы нас поразили, князь, только и мы вас удивим. Такого вина вы не пили нигде!
– Даже в Париже? – усомнился Волмонтович.
– Что Париж! В раю – и то не поднесут!
Усмехались полные, сочные губы. Ноздри большого породистого носа с наслаждением втягивали воздух, словно дышали теплыми ароматами Италии, а не сыростью промозглого Санкт-Петербурга. Взгляд глаз-вишен лучился радушием. Гостя развлекали от чистого сердца, истинно по-шляхетски. Побились на саблях, бутылки пулями покрошили; теперь к вину приступим… Князю вспомнился Марко – лихой гайдук из его четы. Такой же был веселый и улыбчивый, душа-парень. И убивал со смаком, ухмыляясь и отпуская немудреные шутки. Времени хватало – жертвы Марко умирали долго, радуя и выдумщика, и благодарных зрителей.
Арам-баши Казимир Черные Очи пыток не одобрял. Запрещал, карой грозил; кое-кого избил в хлам за непокорство. Но разве за всем уследишь?
– А стреляете вы, князь, славно, ой, славно! У нас в отряде под Рацлавицами тоже один мастак был. За сто шагов гусар из седла вышибал. На траву валились – что твои тетерева!
Сухо поклонившись в ответ, Волмонтович в очередной раз пожалел, что ввязался в это темное дело. Никаких заслуг он за собой не числил. Пустая бутылка – не царский гусар. Если и была трудность, то в оружии. Молчун-слуга – глухонемой? – каждый раз подавал новый пистолет. Начал с дуэльных – тяжелых «кюхенрейтеров»; закончил седельными «туляками», из тех, что берут в дорогу опытные путешественники.
Может, в этом и задумка?
Стрелять многие умеют. А с незнакомым оружием совладать, всадить пулю без пристрелки – пусть не в человека, в бутылку – одного искусства мало. Тут чутье требуется. Пистолет не во всякой руке арию запоет.
– Милости