– Таких армейцев – полстепи! – добавил Кирзач с усмешкой. – Повсюду бандиты, а во что они одеты и чем вооружены – не значит ровным счетом ничего.
– Нет больше армейцев, как и самой Красной армии нет, Степа, – сказал староста весомо. – СССР нет, ничего нет, и нас скоро не останется. Только пришлые попируют на наших косточках. Иди бога ради, пока остальные не прослышали о том, что ты учудил. Ежели вся община захочет наказать тебя, то мы с мужиками умоем руки. Иди!
– Не поминай лихом, брат! – Вовик Щербина порывисто взмахнул рукой.
Он покинул общину. Не оглядываясь, не поднимая головы, глядя на то, как мыски сапог взрезают с каждым шагом циновку из пожухлого ковыля. Дозорные его не окликнули, наверное, решили, что охотник снова отправился на промысел.
Он шел легким торопливым шагом, сжимая в кулаке ремень ружья, а туман вокруг то редел, то густел, то разлетался клочьями в стороны, открывая степь до самого горизонта. Степан шагал, не ощущая внутри себя ничего, кроме гулкой пустоты, будто сама его личность сошла на нет, переродившись в механизм, способный лишь к одному действию – непрерывному движению вперед. Над головой хлопали крыльями и раскатисто каркали вороны.
Потом появилась обида. Степан четко понимал, что влетело ему поделом. И что староста его пожалел, он тоже понимал. Временное изгнание – отнюдь не самая суровая кара. Ваську-дезертира, например, протащили по степи за лошадьми. А прежнего мельника, в голод вздумавшего обогащать собственные закрома в ущерб общинным, староста собственноручно утопил в реке.
Но ощущения отчего-то были такие, словно его отлупцевали толпой. Причем – ни за что ни про что. Степан гнал это чувство, однако оно возвращалось с тем же упрямством, с каким распрямлялась за его спиной примятая трава.
Захотелось повернуть назад. Причем так сильно, что даже сердце защемило. Вот просто взять – и вернуться. Быт в общине был, конечно, суров, но Степан давно привык к такому укладу. Вспоминался сладковатый запах, который не хотел выветриваться из фруктохранилища, несмотря на то что оно давно не использовалось по назначению. Этот запах давно ассоциировался с домом. Колышутся на сквозняке ширмы-полотнища, делящие фруктохранилище на «квартиры», шумит на буржуйке чайник, мать и другие женщины под неспешную беседу тушат с овощами добытое на охоте мясо сайгака. И пока Степану не нужно в караул и нет иной работы, он может почитать в свете керосиновой лампы книгу. М-да… Он запретил себе оборачиваться, для этого понадобилось собрать волю в кулак.
То ли это так Мырчихин самогон выходил, то ли просто сказывалось нервное напряжение.
Когда-то он помышлял присоединиться к «Светлому пути», но туда теперь тоже нельзя.
Ждать две недели, как велел староста, и лишь потом, если все обойдется, у него появится право вернуться в человеческое общество. Да, если обойдется… Если не обойдется – у него есть ружье, и он знает, что сделать. А пока лишь ветер да вороны будут ему собеседниками, лишь скупое осеннее солнце одарит его теплом.
Тяжела