Мнимое сиротство. Хлебников и Хармс в контексте русского и европейского модернизма. Лада Панова

«гологлазого» видения вещей призван вытеснить привычное – ветхое и замусоренное – мировосприятие «множества глупцов». Заметим, что все перечисленные пункты – и «мужественное» отношение к миру, и «глупцы», и осуждение литературы прошлого / настоящего, и подчеркивание собственной универсальности – обэриуты позаимствовали из «Пощечины общественному вкусу», в которой кубофутуристы насаждали «островное» восприятие себя. «Множество глупцов», в свою очередь, восходят к «Детям Выдры» Хлебникова, где было выражение море ничтожества.

      Помощь, предложенная в «Манифесте ОБЭРИУ» советской власти, не была ею востребована, ибо в создании новой общественной формации и нового человека она сделала ставку на соцреализм. В этой ситуации «островной» миф тоже сумел приспособиться. Хармс стал изображать себя и своих собратьев по цеху отверженными пророками новооткрытых ими истин, отменяющих заведенный порядок вещей, науку, логику и т. п., ср. «Хню» (1931):

      Нам так приятно знать прошедшее <…>

      тысячи раз перечитывать книги доступные логическим правилам <…>

      и на вопрос: есть ли Бог? поднимаются тысячи рук

      склонные полагать, что Бог это выдумка.

      Мы рады рады уничтожить

      наук свободное полотно

      мы считали врагом Галилея

      давшего новые ключи

      а ныне пять обэриутов,

      еще раз повернувшие ключи в арифметиках веры

      должны скитаться меж домами

      За нарушение обычных правил рассуждения о смыслах.

      Смотри чтоб уцелела шапка

      чтоб изо лба не выросло бы дерево [ХаПСС, 1: 201].

      Непризнанность не подорвала у Хармса ощущения собственной гениальности, а прокламируемое советской властью демократическое равенство – восприятия окружающих как жалкой посредственности. Усвоенная Хармсом «островная» модель Хлебникова не только выстояла под напором разрушительных для нее внешних обстоятельств, но и дала стимул для целого ряда текстов. Одно из них – «Я гений пламенных речей…» (1935):

      Я гений пламенных речей

      Я господин свободных мыслей

      Я царь бессмысленных красот

      Я бог исчезнувших высот

      Я господин свободных мыслей

      Я светлой радости ручей.

      Когда в толпу метну свой взор,

      Толпа как птица замирает

      И вкруг меня, как вкруг столба,

      Стоит безмолвная толпа.

      Толпа как птица замирает,

      И я толпу мету как сор [ХаПСС, 1: 278].

      Здесь проводником «островного» мифа стал сюжет «поэт и чернь». Восходящий к Пушкину, у Хармса он решается привычным для авангарда, но противоположным пушкинскому, способом: полной и окончательной победой поэта. Поэт в ипостаси лирического «я» приобретает полную власть над укрощенной им толпой. Есть в этом стихотворении и изрядная доля иронии, в духе «Моего портрета» Козьмы Пруткова (п. 1860):

      Когда в толпе ты встретишь человека,

      Который наг⁽¹⁾;

      Чей