– Я больше пить не буду, – сказал Дик.
– А Розмэри будет. Она ведь завзятый алкоголик – у нее всегда припрятана в ванной бутылка джину. Мне миссис Спирс рассказывала.
Он вылил остатки шампанского в бокал Розмэри. В их первый день в Париже Розмэри выпила столько лимонаду, что почувствовала себя плохо, и после этого уже вообще ни к каким напиткам не прикасалась. Но сейчас она взяла налитый ей бокал и поднесла к губам.
– Вот тебе и раз! – воскликнул Дик. – Вы же говорили, что никогда не пьете.
– Но я не говорила, что никогда не буду пить.
– А что скажет мама?
– Один бокал можно.
Ей вдруг очень захотелось выпить этот бокал шампанского. Дик пил, не очень много, но пил, и может быть, если она выпьет тоже, это их сблизит, поможет ей сделать то, на что она внутренне решилась. Она залпом проглотила почти половину, поперхнулась и, переведя дух, сказала:
– Кроме того, мне уже восемнадцать лет – вчера исполнилось.
– Что же вы нам не сказали? – возмущенно зашумели остальные.
– Нарочно, чтоб вы ничего не затевали и не создавали себе лишние хлопоты. – Она допила свое шампанское. – Вот, считайте, что мы отпраздновали.
– Ничего подобного, – возразил Дик. – Завтра по случаю вашего дня рождения будет парадный ужин, и не вздумайте забыть об этом. Шутка сказать – восемнадцать лет.
– Мне когда-то казалось: все, что случается до восемнадцати лет, это пустяки, – сказала Мэри.
– Так оно и есть, – подхватил Эйб. – И то, что случается после, – тоже.
– Эйбу все пустяки, пока он не сядет на пароход, – сказала Мэри. – У него на этот год в Нью-Йорке очень серьезные планы. – Казалось, она устала произносить слова, утратившие для нее реальный смысл, словно на самом деле все, чем была заполнена – или не заполнена – ее и ее мужа жизнь, давно уже не шло дальше планов и намерений. – Он едет в Штаты писать музыку, а я еду в Мюнхен заниматься пением, и когда мы снова соединимся, нам будет море по колено.
– Как хорошо! – воскликнула Розмэри. Шампанское уже давало о себе знать.
– Ну-ка, еще шампанского для Розмэри. Это ей поможет осмыслить деятельность своих лимфатических желез. Они ведь начинают функционировать в восемнадцать лет.
Дик снисходительно засмеялся; он любил Эйба и давно уже перестал в него верить.
– Медицине это неизвестно, а вообще – идем.
Уловив в его словах покровительственный оттенок, Эйб заметил небрежно:
– А ведь, пожалуй, моя новая вещь пойдет на Бродвее куда раньше, чем вы закончите свой ученый трактат.
– Тем лучше, – не повышая тона, сказал Дик. – Тем лучше. Я, может, и вовсе брошу этот, как вы его называете, «ученый трактат».
– О, Дик! – В голосе Мэри прозвучал испуг. Розмэри впервые увидела у Дика такое лицо – пустое, лишенное всякого выражения; она чутьем поняла,