и значения. Объясняется это тем, что философов с серьезным музыкальным образованием – очень мало, а музыкантов с философским – еще меньше, тогда как блестящий расцвет музыки в текущем столетии и быстрое проникновение её в самые разнообразные слои общества настоятельно требовали и требуют построения рациональной теории музыкальной эстетики. В сочинениях философов-специалистов музыканты-практики находили эстетические нормы, явно противоречившие действительным фактам; когда-же сами они пытались создавать философские построения, получалось нечто в роде жалкого детского лепета. Труд Ганслика, глубокого знатока музыки и солидно образованного человека, был первым лучом света в этом хаосе измышлений и спутанных понятий. Ясное блестящее в литературном смысле изложение содействовало успеху и распространению книги, доставившей, впрочем, автору, кроме громкого имени, больше врагов, чем друзей, особенно среди музыкантов. Ганслик первый возбудил вопрос, может-ли музыка вообще изображать чувства, тогда как до него по этому вопросу даже не возникало сомнений. Он первый указал на неправильность приемов музыкальной эстетики и критики, усердно занимавшихся чувствами, возбуждаемыми музыкой, а не исследованием того, что в музыке следует считать прекрасным. Обладая обширными познаниями по истории музыки, Ганслик привел много примеров тому, что в музыке немыслимо совершенно определенное изображение столь-же определенных чувств.
