три года назад. Сразу после дня своего рождения… Семь лет тогда исполнилось. После «дня варенья». Варенья действительно было много, а вот подарков не очень… От мамы и папы, но самого папы не было… Где-то деньги который день зарабатывал. Правда потом он всё же пришёл, поздно ночью, и пьяный, на мать сразу раскричался. Она на него: «Где ты шляешься, сволочь? Опять по бабам? Где деньги? Пропил? У сына день рождения, подлец, а ты ни крошки в дом, ни игрушки…» Он, на неё: «Если б не ты…» И начал бить её: «Дрянь! Сволочь!..» Никита не выдержал, обливаясь слезами, испуганно крича, выбежал из своей комнаты: «Нельзя так на маму! Нельзя!.. Она не дрянь!», бросился матери на выручку. Не слушая, отец больно отшвырнул его… Это было нормально, понятно и естественно. Когда отец был пьяный – он не церемонился с сыном. Но мама… А вот почему мать на сына обозлилась, Никита понять не мог. Более того, она вытолкнула его за дверь, в свою комнату, и запретила выходить. Никита, глотая слёзы, стоял, трясясь, всхлипывая, тупо смотрел на закрытую перед носом дверь, не зная, что ещё сделать, как маме помочь. Пытался громко рыдать, чтобы отвлечь их, но это не помогло… Родители ссорились. Потом громкая ссора неожиданно перешла в мамины негромкие стоны… Папа замолчал, а мама отрывисто коротко всхлипывала, стонала. Но не от боли, от боли не так стонут, Никита знал это, а по другому, словно ей становилось уже хорошо, Никита отлично слышал разницу. Потом всхлипы совпали с равномерным скрипом пружин на диване… Никита всё понял: они трахаются, как на улице ребятня говорила. Любовью занимаются, говорили по телику. Тогда он и решил уйти. Уйти от них сразу, главное от предательницы мамы, и совсем. Утром он так и сделал.
За три года он где только не был, что только не делал… И в городе жил, и в пригороде… И на чердаках, и в подвалах, и строительных вагончиках, и в сараях, и в вагонах метро, и в вентиляционных шахтах, везде. В форточки, когда в двери, на дачах, например, с ребятами воровать залазил, в гаражи, в торговые платки, на склады… Куда угодно пролезть мог, потому что худой был. За яркий цвет волос получил прозвище – «рыжий». И попрошайничал Рыжий, и у чистеньких пацанов деньги отбирал, если удавалось, и с прилавков на рывок воровал… Мёрз, голодал, болел, всякую дрянь на вкус и на голову пробовал, когда «молодой» был. Потом уж, опыт и авторитет приобрёл, сам решать стал: пить или не пить, курить или нет, и вообще… Бегать научился, прятаться, драться, боль терпеть, обиды запоминать… Только подлости терпеть не мог… А её вокруг было много. Когда не мог уже терпеть, уходил в другие стаи… Таких много вокруг. Сверху может и не видно их, а Рыжий видел. Знал, чем занимаются, кто у них крыша, кто хозяин, центровой, старший, их промысел, их территории. Только каждый раз, на новом месте, вновь шестёркой становится не хотелось, а так… Ментов не любил, бичей презирал, извращенцев всяких ненавидел, девчонок тоже. Всё остальное было терпимо. Порой, даже весело, и интересно. В последнее время подружился со Штопором.
Штопор молодой ещё, ребёнок, лет семь, кажется, или шесть, мелкий совсем, недавно прибился, вернее из дома
