звучал под властными движениями рук дирижёра. Хотя слушателей в оркестровке не было, одни исполнители, но он звучал по-боевому задорно, торжественно, призывно и мощно. Как на параде. Как и положено ему звучать. Это же марш! По другому он звучать не может! Только восторженно. Это флагу – хоть государственному, хоть детскому, можно то тряпкой безвольно висеть, то гордо на ветру реять, но не… Марш он и есть марш, и точка. Без вариантов. И дирижёр, подполковник Запорожец, невысокий, по армейским меркам в летах офицер, крупнолицый, с простоватым, часто скептическим выражением лица, чуть курносый, с редеющей шевелюрой, где-то за сорок ему, – неумолим в работе и требователен, сняв китель сейчас, стоя, энергично отмахивает характер марша… Трубы, играя в терцию, стройно выводят тему, передавая её то баритонам, то кларнетам, чётко поддерживаемые чуткими тенорами и «иста» альтушек, красивыми «фразами» тромбонов и валторн… На месте – тут как тут – и басы-тубы, и большой барабан, отмеряя темп «сухо» бухает, под украшающую синкопированную роспись дробей малого барабана. Яркими «вспышками» и сухими акцентами – дополняя – звенят тарелки… Лица музыкантов – молодые, разные, – сосредоточены, любо дорого смотреть. Они в характере исполняемого произведения. Подполковник, как волшебник или тестомес, нахмурив брови, пряча восторг и похвалу в глазах, прислушивается к звучанию, то вытягивается на носках, машет руками – месит «тесто», то резко опускается на пятки, взмахивая и головой и локтями, и даже пальцами рук, раскрывает разворачивающееся музыкальное полотно…
Но вдруг восторг в лице подполковника гаснет, ухо его фиксирует недопустимо диссонирующую трель звонка мобильного телефона. Ни в такт, ни в лад и вообще не по партитуре звуки. Ёп… Лицо дирижёра тускнеет, движения рук становятся резкими, нервными, не такими красивыми и плавными, как полёт звучащего марша. Глаза дирижёра в поисках «подлянки» сердито перебегают от одного музыканта к другому. Музыканты тоже уловили звонок мобильника, прячут глаза. Но их лица, в отличие от дирижёра, горят тайным восторгом, потому что в ровной спокойной жизни возникла хохма. Нет, «обычному» уху изменений в звучании исполняемого марша не слышно. Как он звучал, так и… Хотя, изменения, конечно, есть… Есть. Марш дополнительную энергию получил, дьявольскую, супервосторженную, тайную и игривую. Этот непредвиденный композитором нюанс замечает и старшина оркестра. Не отрываясь от мундштука трубы, старшина недовольно, категорически осуждающе крутит глазами, и дирижёр горестно вздыхает, недоумённо подняв плечи. Наконец не выдержав пытки, в сердцах, дирижёр отмахивает рукой «коду». Звуки обрываются, как и не было их… Зато чётко, на всю оркестровку, как ждал, подлый, прорывается звонок мобильного телефона – тилинь-тилинь…
– Ну, чёрт знает что! Итит-твою мать! – с негодованием бросая дирижёрскую палочку на дирижёрский пульт, восклицает подполковник. – Трушкин! Ну сколько раз всем говорить, а?
Да, в кармане у тубиста Левона Трушкина, большого, крупного, с армянским лицом, нахально надрывается
