море
туда руками парными я потянулся
одна ощущала какой-то пенный укор
другая – протуберанец юркий холодной звезды
никто не скрывался, но и голоса не
подавал
я видел, как реальная железная дорога
вся растворялась в мире
в дверях которые он ей отворил
Теперь густая здесь трава
я плакал, словно я видел,
как исток реки в себя впадает —
течет обратно вглубь
седые два текучие уже под солнцем
два рельса
не связанные ничем —
здесь я это открыл их соединив руками —
в них никакой не осталось прохладцы
они были послушно нагреты солнцем
до самого своего дна
до дня основанья когда были созданы здесь
вопреки песчинкам кварцевым этой земли
которые кротко не увидел никто
Семитомник твой —
Ствол застенчиво выступает из тьмы
вослед за другим стволом
Лес становится снова деревом
Поле горизонтом безграничную обозначает страницу
С чистого листа
Мы считываем твой снег
Словно одна снежинка…
Тает – не тает
Но именно та
Нам остается как слово
Твое
памяти Алеши
где-то под аркой тогда —
открытой из поля в поле —
названных Соловьиным проездом
рядом
белая голубая ячейка-плитка на стене
дома
и неправдоподобное чудо
автомат-телефон кажется он так назывался?
от той отлетевшей плитки
я говорил с тобою тогда
из голоса в голос
в комнату твою на высоте
где-то в середине 80-х…
в мае в один из дней твоего рожденья
вспомнил сейчас… потому что прочел у Кавафиса
упоминанье об Аполлонии Тианском
верно…
я тебе подарил «Жизнеописание Аполлония»
был я единственный, кто пришел тогда
к тебе
ты отвечал вкрадчиво
что день рожденья не празднуешь
но если зайдешь буду рад
начал читать ты с тех пор
жизнь Аполлония
в которую я перестал заглядывать уже в лифте
и затем не смотрел
потому что она в надежном взоре
и читаешь ее только ты
теперь ты ушел – и я знаю
что книга открыта и мне
просто теперь я могу приподнять эти строки
полные тайн и чудес
Но что есть не стоящие одного
слова истинного другого
чудеса и тайны?
и все же все то, что хранили глаза твои
на оборотной стороне
взгляда —
попробуем собирать – твое зрение
рассеянное для нас
(пусть на странице описания