С рассветом, приняв дежурного чая, на свежую голову, Сергиенко шлифанул редакцию подготовленных документов, но расслабляться не думал. Предстоял не менее сложный момент подписания бумаг у ответственного секретаря и начальника ОГПУ. Дело в том, что Странников и Трубкин вносили множество поправок, словно старались переусердствовать друг друга. На людях не выказывая чувств, они проявляли гадость на бумаге, скрывая тайну от посторонних глаз.
Чего больше было между ними? Скрытой ненависти и взаимного подозрения, родившихся неизвестно когда и почему? Зависти и презрения?.. Симпатий не наблюдалось никогда.
Даже в чрезвычайной тройке – в штабе по борьбе с наводнением, по существу, в крохотном коллективе, призванном денно и нощно организовывать огромную по масштабам работу на территории всей губернии, держались чужаками. Виделось это невооружённым глазом, уже в первом приказе, который долго попеременно правили оба, значилось:
…Для связи с губернской чрезвычайной тройкой по вопросам, требующим принятия решительных мер, обращаться по телефонам:
Предкомиссии т. Странникову: служ. тел. 10, дом. 2–96;
Члену комиссии т. Трубкину: служ. тел. 5–01, коммутатор ОГПУ;
Члену комиссии т. Сергиенко: служ. тел. 5–06, дом. 3–32;
Секретарю т. Юсакову: служ. 5–61, кв. 2–02.
Также порознь готовились и документы. Писал их Сергиенко, на которого как-то само собой свалилась эта тяжкая ноша. После получения задания он садился корпеть над проектами приказов, распоряжений, указаний и других важных бумаг. Затем согласовывал их с членами, а в заключение бегал ловить начальников – подписывать. Когда не удавалось, перепоручал Юсакову, но поступал так редко – обоим не нравилось общаться с секретарём штаба.
– Мечусь, как древние греки между Сциллой и Харибдой[2], – отдуваясь, жаловался долговязый Сергиенко своему непосредственному начальству председателю губисполкома Арестову, которому одному открывал душу в редкие минуты затишья на фронте вечной суматошной занятости. – Не могу угадать, какая кошка между ними пробежала?
Сергиенко в далёкой юности начинал учителем и порой злоупотреблял заумными суждениями и сравнениями, ставя в тупик окружающий аппаратный контингент в основном пролетарского образования. Однако мудрого Арестова это не касалось, потому что мудрый Арестов понимал и знал всё, усмехаясь в свои чёрные, как смоль, казацкие усы:
– Ревность между ними пробежала великая…
– К бабе? – ахал хохол.
– К бабе, к бабе, – щурился довольный собой председатель. – Только прозывается та баба властью. Соображаешь?
И Сергиенко таращил глаза, в который раз поражаясь прозорливостью начальства, как его собственную голову не посетила столь очевидная разгадка!
А ведь лежала на поверхности, всё действительно заключалось в этом.
Прародительницей