Метро. Трилогия под одной обложкой. Дмитрий Глуховский

самом конце зала стояла небольшая будка, вроде тех, что располагались иногда у эскалаторов на переходах на другие линии. Вокруг были навалены мешки, кое-где закреплены массивные железные листы, один из дозорных снимал чехлы с весьма грозного вида орудий, а другой сидел в будке. На ней и был установлен тот самый прожектор, светивший вверх. Вверх! Никакой заслонки, никакого барьера здесь и в помине не было, сразу за будкой начинались ступени эскалаторов, ведущие на поверхность. И луч прожектора бил именно туда, беспокойно шныряя от стенки к стенке, будто пытаясь высмотреть кого-то в кромешной тьме, но выхватывал из нее только поросшие чем-то бурым остовы ламп, отсыревший потолок, с которого огромными кусками отваливалась штукатурка, а дальше… Дальше ничего не было видно.

      Все сразу встало на свои места.

      По какой-то причине здесь не было обычного металлического заслона, отрезавшего станцию от поверхности, ни на платформе, ни наверху. Павелецкая сообщалась с внешним миром напрямую, и ее жители находились под постоянной угрозой вторжения. Они дышали зараженным воздухом, пили зараженную воду, вот почему, наверное, она была такой странной на вкус… Поэтому здесь было намного больше мутаций среди молодых, чем, например, на ВДНХ. Поэтому взрослые были такими чахлыми: оголяя и начищая до блеска их черепа, истощая и заставляя разлагаться заживо тела, их постепенно съедала лучевая болезнь.

      Но и это еще, видимо, было не все, иначе как объяснить то, что вся станция вымирала после восьми часов вечера, а темноволосый дежурный у костра сказал, что и до утра здесь дожить – большое дело?

      Поколебавшись, Артем приблизился к человеку, сидящему в будке.

      – Вечер добрый, – отозвался тот на приветствие.

      Было ему около пятидесяти, но он уже порядком облысел, оставшиеся серые волосы спутались на висках и затылке, темные глаза с люботытством смотрели на Артема, а простенький, на завязках, бронежилет не мог скрыть круглого животика. На груди у него висел бинокль, а рядом с ним – свисток.

      – Присаживайся, – указал он Артему на ближайший мешок. – Они там, понимаешь, веселятся, оставили меня здесь одного скучать. Дай хоть с тобой поболтаю. Кто это тебе так глаз оформил?..

      Завязался разговор.

      – Не можем, понимаешь, ничего мало-мальски приличного смастерить, – сокрушенно рассказывал дежурный, указывая рукой на проем, – здесь не железку, здесь бетоном бы надо, железку пробовали уже, да без толку. Как осень, все к чертям водой сносит, причем сначала накапливается, а потом как прорывает… Было так несколько раз, и много народу погибло, с тех пор мы уж так обходимся. Только вот жизни здесь спокойной нет, как на других станциях, постоянно ждем: что ни ночь, то мразь какая-нибудь начинает ползти. Днем-то они не суются, то ли спят, то ли, наоборот, поверху шастают. А вот как стемнеет, хоть караул кричи. Ну, мы здесь приноровились, конечно, после восьми – все в переход, там и живем, а здесь больше по хозяйственной части. Погоди-ка… – прервался он, щелкнул