В минуту душевной тоски, находившей на Верроккьо, когда ему не удавался какой-нибудь замысел, Леонардо молча подкрадывался в комнату учителя и садился в уголке, принимая трогательную позу немого сострадания. Верроккьо иногда по целым часам оставался неподвижным, сжав голову обеими руками и мрачно глядя в одну точку, и Леонардо также сидел неподвижно в своем уголке.
– Это ты, мой Леонардо? – говорил, наконец, учитель усталым голосом. – Ты здесь. Это хорошо. Сегодня твой учитель разбит… Сегодня, – шептали с горечью после минутного молчания губы художника, – ты видишь, как твой учитель изнывает от припадка тоски и отчаяния. Здесь, – указывал он безнадежно на свою голову – так пусто! Ничего, ничего не могу создать! А здесь, в груди, так больно и так страшно холодно… У тебя вся будущность впереди, мой Леонардо. Что ожидает тебя? Быть может, громкая слава, шумный успех… Налей мне вина, мальчик; в горле так сухо! Неужели я уже истратил все свои силы и от меня ничего не осталось, Леонардо?
Тогда звучал ровный, спокойный голос Леонардо. Он вспоминал все заслуги учителя. Он напоминал ему лучшие минуты его творчества, те минуты, которые так дороги художникам… И под влиянием этих воспоминаний лицо Верроккьо прояснялось, а глубокие горькие складки около рта разглаживались. Это был вновь тот же добрый, ясный и бодрый учитель, и снова в его сердце теплилась вера в свои силы и в будущее.
Он брал в руки заветную арфу, на которой так чудесно играл, и в тоскующих, нежных аккордах изливал все, что накипело у него на сердце. Задумавшись, слушал сладкие звуки Леонардо, а когда учитель оставлял инструмент, он подходил к нему и тонкой рукой проводил по золотым струнам. Арфа пела; комната с низкими сводами наполнялась дивной гармонией импровизации юного музыканта. Ученики бросали кисти; любопытные лица высовывались в отверстие двери, ведущей на лестницу. Растроганный Верроккьо горячо обнимал ученика, видя, что между ним и Леонардо есть еще тонкая и крепкая связь – музыка.
И когда Леонардо спускался вниз из комнаты Верроккьо, в груди его росло какое-то неведомое смешанное и сладкое чувство любви, нежности, жалости и уважения к учителю, который сейчас плакал у него на плече, точно это был больной, страдающий ребенок.
Виламброзские монахи заказали Верроккьо для своей обители картину «Крещение Господне». Художник горячо принялся за работу. С раннего утра и до вечера трудился он над картиной, забывая о сне, о еде, об отдыхе… И вот на полотне явился Христос и Иоанн. Верроккьо задумал написать еще двух ангелов, благоговейно созерцающих великое событие. Но у него ничего не выходило.
– Здесь нет образов, – говорил