…Ставни плотно затворили, и пространство озарялось лишь десятком толстых свечей, равномерно расставленных по углам. Покров Тишины наложен на неимоверно разросшуюся сейчас горницу, и подслушать их не мог никто – ни любопытный раб (хотя таковых здесь и не водилось), ни любопытный колдун-одиночка, коим Тхаран отчего-то побрезговал. Что же до своих магов, те никогда и не рискнули бы подслушивать, они еще с юности, с суровых лет ученичества знали, чем это кончается. И уж тем более стихийные духи – уж с кем-с кем, а с подобной живностью собравшиеся умели обходиться не менее искусно, чем опытный псарь с порученной ему сворой.
И все-таки, чувствовал Хайяар, они боялись. Страх – слабый, едва ощутимый, желтовато-бурый, – выползая из их мыслей, дрожал в замкнутом пространстве горницы, клубился невидимым обычному глазу дымом. Его, конечно, легко было бы развеять, но к чему? Все пятеро слишком хорошо знали причину, а притворяться друг перед другом считали делом постыдным.
Долгое молчание нарушил плотный седобородый старик в белом плаще, сидевший напротив дверей, в высоком кресле со спинкой, изображающей вставшего на дыбы горного барса.
– Уважаемые, не будем тянуть время. Я полагаю, вы догадываетесь, какого рода сообщение пришло сегодня из Сарграма. Увы, то, чего мы боялись, в конце концов и случилось. Государь Айлва-ла-мош-Кеурами, отвергшийся почитания Высоких Господ и прилепившийся к вредоносной вере Единому, объявил об этом всему своему народу. Таким образом, древний нарыв наконец-то прорвался гноем. Люди Единого, поначалу робкие и смиренные, как-то незаметно размножились, их лжеучением соблазнились блистательные кассары, ему не чужды ни купцы, ни воины, о черни я уж и не говорю. Слишком долго мы смотрели на это сквозь пальцы, нам казалось, что Высокие Господа лишь терпят нечестие до времени, чтобы тем страшнее покарать зло, и потому Тхаран не вмешивался. Но теперь люди Единого проникли и во дворец государя, льстивыми речами пленили его, теперь они – его глаза, его уши, его длань. Пока жив был престарелый отец, Айлва еще скрывал свое отступничество, он, правда, даровал свободу людям Единого, но почитал и природных олларских богов. Но не прошло и полугода со дня кончины великого Ллеу-ла-мош-Айл-Гьороно, как его младший сын с головой погрузился в темные воды предательства. Люди Единого нашли ключи к его впечатлительной душе. И потом, эта недавняя его победа над полчищами западных варваров… он уверен, что конница Луан-ла-мау-Тсиму сумела растоптать орду лишь благодаря заступничеству Единого. Он, дескать, видел в небе знак. Мы-то, разумеется, понимаем, откуда берутся подобные знамения.
– Без предателя Алама не обошлось, – хмуро заметил маг в синем плаще, сидевший возле наглухо закрытых ставней.
– Это само собой, – согласился обладатель белого плаща. – Но будь дело в одном лишь Аламе… В конце концов, кто он такой, этот Алам? Он даже не проходил изначального обучения в Тхаране, его натаскивали сарграмские горные колдуны,