Проблемы в армии у меня начались сразу же. Я еще не успел доехать до части, а мои отношения с будущими сослуживцами уже оказались напрочь испорченными. Произошло это как-то по-глупому, по-дурацки.
В вагоне поезда, на котором нас, новобранцев, везли к месту службы, стоял шум и гвалт. Все знакомились друг с другом, болтали о всякой ерунде, пели под гитару. Я не принимал участия во всеобщем оживлении. Я молча лежал на верхней полке и печально смотрел в окно. Мимо меня проносились леса, поля, озера, реки. И вместе с ними оставалась позади моя свобода.
Суматоха, царившая в вагоне, меня откровенно раздражала. Все, кто находился вокруг, казались мне тупыми и ограниченными. Я просто ужасался, что мне предстоит жить среди всего этого сброда. Особенно нервировал меня один дюжий рябой детина с размытыми чертами лица и крупным мясистым носом, который занимал соседнюю с моей полку. Фамилия его была Сморкачев. У меня как-то сразу зародилась к нему неприязнь. Его резкий, чуть хрипловатый голос был слышен всему вагону. Похоже, он абсолютно не умел говорить тихо. Его напористые манеры подчеркивали его чрезмерную самоуверенность. Видимо, он на полном серьезе полагал, что все, в обязательном порядке, должны быть такими как он: думать как он, вести себя как он. То, что было интересно ему, должно было быть интересно всем. То, что хотелось ему, должны были хотеть и остальные. Парень явно стремился к лидерству.
Меня раз за разом звали присоединиться к всеобщему веселью, но я только отмахивался и продолжал молча смотреть в окно.
Сейчас, когда прошло уже столько времени, понимаешь, что, может быть, это было и неправильно. Что не стоило так открыто и демонстративно отделяться и противопоставлять себя остальным. Что нужно было держать себя попроще, по-компанейски. Но в очередной раз приходится с горечью констатировать, что прошлого уже не вернешь. Его уже не исправишь. О нем остается только сожалеть.
В какой-то момент у Сморкачева появилась мысль, что неплохо было бы выпить. Он стал потихоньку, чтобы не услышал сопровождавший нас майор, который ехал в самом конце вагона, шушукаться с остальными и искать себе единомышленников. Единомышленники, разумеется, тут же нашлись, и Сморкачев принялся собирать деньги.
– Гони рубль! – бросил он мне, бесцеремонно толкнув меня кулаком в бок.
Этот толчок явился той самой искрой, которая взорвала скопившийся в моей душе порох.
– Пошел ты! – злобно огрызнулся я.
Сморкачев оторопел.
– Чего?
– Чего слышал!
Лицо Сморкачева вытянулось в недоумении. Он обвел глазами остальных, как бы спрашивая у них, что ему следует делать.
– Да отстань ты от него, – сказал кто-то. – Мальчик скучает по маме.
Раздался смех, заставивший