– Что вы так? Обойдется. Бабуля моя несколько раз пережила холеру. В гражданскую войну лечиться вообще нечем было. Спаслись же. И мы выживем, коммунизм построим. Светлое будущее нас ждет.
– Ой, Оленька, не иронизируйте, я раньше тоже во все эти сказки про коммунизм, светлое будущее верил. Чушь собачья все это. Может, у них, кто крысами с корабля сбежал, и рай, а у нас вот этот ад, спасайся кто как может.
В конце подвала что-то громыхнуло. Заведующий вздрогнул, натужно привстал с тумбы, громко откашлялся, сплюнул и медленно засеменил куда-то в темноту.
– Оленька, идите, полюбуйтесь. Красавица объявилась, поддатая, сучка. Ну, вот скажите, чего ей не хватает? Хочешь выпить – выпей в обед, я не возражаю, пожри, как человек. Так нет, где-то на стороне нализалась, а ребята так голодными и уехали. Давно бы выгнал, из жалости держу. Каждый раз – прости, больше не буду. Пока не выпьет, нормальная, добрая, а как нажрется… От лярва паршивая. У нас, когда я служил, старшина говорил: терпение – сильное оружие, но иногда жалею, что оно не стреляет.
– Я могу представить, как вы его доводили, если он такое говорил.
– И еще не такое. На полигоне он подначивал нас: стрелять нужно, старательно целясь, случайно в цель попадают лишь одни сперматозоиды. Но вам это в ближайшие пару лет не грозит. В увольнительную каждому на это место замок лично повешу. Ключ только у меня, отопру, когда вернетесь, иначе горя с вами не оберешься. Находились дураки – верили…
Пьяная рабочая присела на ступеньку, сопя и бурча себе под нос.
– Все равно все сдохнут, всех холера заберет. Лучше я от пьянки сдохну, чем вы от срачки зальетесь. Я не бурду твою пила, а водочки московской хлобыстнула, в компании, тебе не честь…
Пора было уходить, и так засиделась, в отделе меня уже заждались. Заведующий повел меня какими-то закоулками, лабиринтами между штабелями бочек. Темно, сыро, спертый, пропитанный винными парами воздух, запах кислоты. Под ногами железобетонные плиты, отполированные за целый век, а то и больше, а вверху своды из кирпича, тоже заморенного временем и копотью. Как можно в этой темноте ориентироваться. Я шла за ним, как овца на заклание, безропотно и понуро. Вдруг меня тревожно осенило: а если он меня бросит здесь, я вовек дорогу одна не найду. Сколько раз мы огибали очередную колонну, подпиравшую свод, сворачивали то влево, то вправо. Тревога не рассеивалась: куда тащимся, выходом никак не пахло, вот влипла, так влипла. Наконец подул приятный ветерок, вроде как с улицы, и высветилась тонкая струя света из круглого,