Елагин стал смотреть на одноглазую рыбу на стене.
– А суть в том, что я видел, по телевизору видел, этих наших воинственных хохликов. Как их отправляют на поддержку пиндосам. Отличное словечко, правда? Так наши ребята звали американцев на Балканах. Так вот, Александр Иваныч, у меня во время этой передачи появилось отчетливое ощущение, что это не живые люди, а телевизионное пушечное мясо. Бывают, ты ведь знаешь, такие пронзительные психологические миги, когда вдруг разом приоткрывается огромный кусок истины. Ты не ждал, а он обламывается тебе в личное пользование. Бывало?
Гость ничего не сказал, а хозяин вдруг гаркнул:
– Ника, чаю. – Посмотрел на майора. – А, может, кофе?
За кофейком философствование продолжилось.
– Я обратил внимание на то, как меняются с ростом капитализации нашего общества моды высших кругов. Для мужиков, по возрастающей: машины, дачи с саунами, самолеты, яхты. Для бездельных жен: фитнес-теннис, дизайн интерьера, коллекция собственной бредовой одежды, дизайн ландшафта, ну и там еще бог знает что. Так я решил шагнуть дальше и одновременно совместить женскую и мужскую линии. Понимаешь?
– Еще нет.
– А уже можно было бы, когда б ты был внимателен к моим построениям. Объясняю, я решил заняться геополитическим дизайном. Для начала подкоротим оселедец украинской демократии. Когда мои верные аллах-акбары вырежут роту хохляцких химиков, где-нибудь под Кербелой, вот тогда мы… – Дир Сергеевич остановился, в этом месте фонтан воображения ему изменил. Он сделал большой глоток и впился провинциально-демоническим взглядом в переносицу майора.
– Работать будешь?
Елагин тут же кивнул.
– Буду.
Дир Сергеевич перегнулся через ручку кресла и несколько раз шлепнул себя по бедру. Он был, кажется, в восторге.
– А я сомневался. Знаешь, зачем я позвал Рыбака?
– Знаю.
– Правильно, я был уверен, что ты чистоплюй и станешь вертеть мордой, не поймешь всего романтического веса предлагаемого замысла. И я провел с ним подготовительную работу.
– Как же теперь, шеф.
– А, как хочешь, можешь его расстрелять. Но лучше не надо. Мы воюем с хохлами, должен же быть у нас хотя бы один из них на службе.
Майор кивнул.
– Я больше вот о чем думаю, Саша.
Елагин сдержался, сам виноват.
– Я думаю о том, как мало воображения, полета у всех этих воротил, у Биллов Гейтсов. У человека шестьдесят миллиардов. Ну, будет сто шестьдесят. И что? Умрет, нечего вспомнить. И забудут о нем. И не помнит никто этих хапуг. Ротшильд – это имя собирательное. Ведь они не интересны миру по большому счету. Где размах, где!? А нет, чтобы замутить с такими денежками какую-нибудь всемирную аферу.
– Как Сорос? – Елагин сделал вид, что поддерживает разговор.
Дир Сергеевич сделал вид, что сплевывает.
– Что ты, Саша, это просто очень большой спекулянт. Я про другое, про влияние на человеческую историю,