– Спасибо. Стиль вполне укладывается в рамки американской цивилизации, – пустил президент шпильку в бок Нудельман. Она сделала вид, что не расслышала.
– Из тебя никак не выковырять славянскую душу, потому у тебя все расплывается, ты готов на жертвы, а у нас одна цель – стать богаче, крепче, сильнее. Каждый человек об этом мечтает, так делает, воюет друг с другом, чтобы победить. Каждый гражданин США так делает и все становится богатыми, и страна становится богатой.
– Так вы там режете друг друга, а если некого резать среди своих, начинаете резать соседей.
– Виктория начинает не понимать Виктора, а это значит война. У тебя много долларов в американских банках?
– Много. Десять миллиардов.
– Если ти нас не понимаешь, ми оставляем за собой юридическое и моральное право заморозить все твои счета в американских и швейцарских банках, как президента, который подрывает интересы своей нации.
– Что это значит?
– Это значит, что ты никогда не сможешь снять ни доллара со своих счетов, размещенных в наших банках.
– Так у меня и в швейцарских банках есть приличная сумма.
– И в Швейцарии ти ничего не получишь. Мы дадим команду, и твои счета попадут в морозильную камеру и там превратятся в труху.
– Да, здорово вы взяли в клещи весь мир.
Виктория рассмеялась. Достав без разрешения сигарету из пачки хозяина, что лежала на столе, она направила свой взор на растерянного хозяина кабинета в ожидании, когда же он, увалень, поймет, что надо взять в руки зажигалку, сузила веки, превратив глаза в буравчики, сверлившие мозг Виктора. Наконец, он понял, вздрогнул, схватил зажигалку и чуть не обжег подбородок молодой ведьмы.
– Увалень, – сказала она на чистом русском языке и направила свой мудрый взор в потолок. Такая необходимая психологическая пауза понадобилась обоим собеседникам, несмотря на важность этого разговора, в основном решавшего дальнейшую судьбу почти что обреченного президента.
На столе хозяина кабинета загорались сигнальные лампочки. Кто-то пытался открыть дверь, но Виктор Федорович выставлял руку, не реагировал на мелькавшие сигналы, изолировав себя, таким образом, от всего мира. Что там происходит на Майдане, как ведут себя головорезы, скоро ли оккупируют улицу Грушевского, его никак не интересовало.
Молчание длилось дольше пяти минут. Это дало ему возможность прийти в себя. Он поднял голову, достал свежий платок, приложил к влажным глазам, словно чувствуя, что пора прощаться с золотым креслом, – спросил:
– Что я должен делать, Виктория? Ко мне часто приезжает Кэтрин Эштон, криворотая красавица, но с ней я чувствую себя более уверенно, я не забываю, что я человек, а человек это звучит гордо, а вы, Нуланд… У вас змеиный взгляд, взгляд кобры, вы парализуете мою волю, а потому я спрашиваю вас, что я должен делать? Скажите и я буду так поступать.
– Ты, Виктор, не должен применять силу против мирных граждан, что стоят сейчас на