– Моя сладкая, – тихо произнес он, – это так приятно, когда по тебе скучают. Может, поэтому я и отсутствую иногда.
О, какую же муку доставлял мне отец, когда гладил Фанни по голове, а меня не замечал! Но еще сильнее, чем от ударов и грубых слов, оказывалась боль от его вынужденных взглядов или ответов мне. Раз я нарочно вышла из тени на свет, прижимая к себе огромную корзину с бельем, которое только что сняла с веревок и сложила. На моем пути с ухмылкой появилась Фанни. Отец даже взглядом не показал, что он знает, как много я работаю, только уголок губы дрогнул. Я прошла мимо, не сказав ни слова, будто мы не виделись всего несколько минут, а не две недели. Мне было так же неприятно не замечать его, как и испытывать подобное на себе.
Фанни никогда не работала по дому. Только мы с Сарой. Бабушка лишь разговаривала, дедушка мастерил кое-что по дереву, отец приезжал и уезжал, когда ему вздумается. Он продавал спиртные напитки, изготовленные подпольными умельцами, а иногда и сам помогал делать их. Самое большое удовольствие он получал оттого, что ему удавалось обводить вокруг пальца агентов ФБР. Эта работа, по словам Сары, приносила отцу очень хорошие деньги. Но она очень боялась, что он когда-нибудь попадется и сядет в тюрьму. Нормальным производителям не очень-то нравилась конкуренция со стороны подпольных толкачей сверхкрепкого зелья. Отец часто отсутствовал неделю, а то и две, и, когда он был в отъезде, Сара позволяла себе ходить с грязной головой, а еду готовила хуже обычного. Но стоило отцу появиться в дверях, улыбнуться либо бросить приветствие, Сара оживлялась. Она начинала двигаться быстрее, тщательно мылась и надевала тут же лучшее платье (выбор у нее ограничивался тремя, и ни одно из них не было по-настоящему хорошим). Другим желанием Сары было сделать макияж и предстать перед мужем в зеленом шелковом платье под цвет ее глаз. Все свои надежды и мечты Сара связывала с тем днем, когда в ее жизнь войдет настоящая косметика и зеленое шелковое платье, которые помогут ей влюбить в себя папу так же сильно, как он любил ту несчастную девочку, ставшую моей матерью.
Наша ветхая горная хижина, стоящая под самым небом, была сделана из старого дерева, сучки которого во многих местах выпали, образовав отверстия. Внутрь жилища проникали то холод, то жара, отравляя нам жизнь. Дом никогда не знал краски и не мог рассчитывать на нее в будущем. Крыша, сделанная из оцинкованной жести, проржавела задолго до моего рождения и пролила миллионы слез на старое дерево дома. Мы пользовались трубами и бочками, собирая дождевую воду, которую нагревали на чугунной печке, прозванной «старой дымилой», и мылись. Печь ужасно чадила, наполняя дом дымом, и мы вечно плакали и кашляли, сидя за закрытыми окнами и дверью.
К фасаду нашей хижины была пристроена традиционная терраса. Каждую весну бабушка и дедушка покидали дом и украшали пошатнувшуюся, осевшую террасу парой одинаковых кресел-качалок.