6. Здесь прилично присовокупляется еще общее увещание ученикам, когда говорится: Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа. Поскольку после грехов Бог приемлет покаяние, то, если бы каждый знал о нынешнем веке, в какое время он кончится, то он мог бы приспособить одно время к удовольствиям, а другое – к покаянию. Но Тот, Кто обещал прощение в грехах кающемуся, не обещал согрешающему завтрашнего дня. Следовательно, мы всегда должны страшиться последнего дня, которого никогда не можем предвидеть. Вот этот самый день, в который говорим, мы приняли за побуждение к обращению и, однако же, отказываемся оплакивать то зло, которое соделали. Не только не оплакиваем содеянного, но еще умножаем то, что должно быть оплакиваемо. Но если постигнет нас какая-либо болезнь, если признаки болезни возвестят нам о скорой смерти, то мы желаем отсрочки жизни, чтобы оплакать грехи свои, и с особенным усердием молимся об этой отсрочке, но едва только получим ее, как уже признаем за ничто.
7. Я вам, возлюбленнейшие братия, хочу рассказать о таком событии, о котором если ваша любовь хочет слушать со вниманием, то из размышления о нем получит важное назидание.
В провинции Валерии был некоторый знаменитый муж, по имени Хрисаорий, которого на простом языке народ называл Хрисерием; муж очень богатый, но столько преисполненный пороков, сколько был полон богатством; обуявший от гордости, преданный удовольствиям своей плоти, чрезвычайно жадный до приобретения вещей. Но когда Господь определил положить конец таким беззакониям, – как я узнал об этом от родственника его, некоторого набожного мужа, который жив доселе, – он поражен был расслаблением тела. Приближаясь к кончине, он в тот самый час, в который должен был выйти из тела, открытыми глазами увидел мерзких и чернейших духов, стоящих перед ним и страшно угрожающих взятием его в заклепы адовы. Он начал трепетать, бледнеть, потеть и страшным криком просить об отсрочке и с чрезвычайными, неистовыми воплями звать по имени сына своего Максима, которого сам я, бывши уже монахом, видел монахом, говоря: «Максим, скорее! Я тебе не сделал никакого зла, приими меня в веру твою». Испуганный Максим прибежал тотчас, плачущее и трепещущее семейство сошлось. Но они не могли видеть тех самых духов, от нападения которых он страшно мучился, но о присутствии их догадывались по смятению, бледности и трепету того, который был влеком. От страха их безобразного