А суеверность Кокогуль еще больше все усложняла. Конечно, суевериями пронизана вся наша культура, но Кокогуль ударилась во все это особенно ревностно. Нельзя было заснуть в носках, иначе ослепнешь. Если у кого-то падала серебряная ложка, мне приходилось отмывать весь дом, потому что мы ждали гостей. Если Кокогуль случалось поперхнуться едой или напитком, это непременно означало, что кто-то где-то высказался о ней плохо, и на его голову сыпались проклятья. Думаю, мысль, что все завидуют ее высокому положению, она любила больше всего.
Кокогуль придумала еще и уйму собственных суеверий, как будто не хватало общеизвестных. Если над головой у нее пролетали две птицы, это предвещало ссору с близкой подругой. Если подгорал лук, значит, кто-то неискренне похвалил ее стряпню. А если она чихала больше одного раза, значит, над ней издевались злые духи. Падар-джан ничего ей не говорил, но спокойно объяснял нам, какие из этих теорий – ее собственная выдумка, чтобы мы не повторяли такого на людях. Вообще-то, он зря старался. Кокогуль была не из тех, кто держит мысли при себе, поэтому все вокруг знали о ее фантастических умозаключений.
В уголке нашего сада росло несколько роскошных тутовых деревьев. Их буйные ветви склонялись низко, опуская крошечные ягоды прямо в детские руки. Деревья были мощными, с массивными узловатыми стволами. А на одном из них в центре образовалось столько шишек и наростов, что Кокогуль клялась, будто различает в его изгибах лицо злого духа. Она страшно боялась покрытого корой лица, но любила тутовые ягоды. Стоило ей захотеть полакомиться ими, она звала меня.
– Ферейба-джан, – ласково говорила она, доставая с полки глиняную миску, – принеси немного ягодок из сада. Знаешь, так аккуратно срывать эти мелкие ягоды умеешь только ты. Если я попрошу кого-то другого, они мне вместо ягод раздавленную кашу принесут.
Она могла бы и не льстить. Но я улыбалась, понимая, что сама Кокогуль боится подойти к этим деревьям. А я, костлявая девятилетка с кое-как расчесанными волосами, боялась ее больше, чем каких-то гиблых зарослей в саду. Вообще-то, средь бела дня сад служил мне укрытием от дома, полного людей и приказов.
Однажды вечером, когда мои сестры сидели над домашним заданием, Кокогуль овладело желание полакомиться тутовыми ягодами. Я послушно взяла миску, вышла с черного хода и направилась к хорошо знакомому дереву. Его узловатый ствол причудливо извивался в янтарном лунном свете. В темноте я на ощупь обшаривала листья, выискивая под ними ягодки. Я успела сорвать буквально две-три, когда услышала вдруг за спиной дуновение ветерка, тихое, словно шепот.
Обернувшись, я увидела светящуюся фигуру мужчины. Я затаила дыхание, а он легонько, так, что я едва почувствовала, положил мне руку на плечо.
Я