«Какие надежды! какой блестящий успех на поприще гражданственности готовится нашему отечеству! Свободный труд, наконец, получает свое значение в России!» – говорит один из собеседников, только что кончивший курс в университете. «Удивительно! Удивительно! – отвечает Петр Ильич. – Я вам скажу: это эпоха! Мы делаем прогресс… прогресс – вот что важно».
«Послушайте, однако, – вмешивается другой, – зачем так увлекаться? Нужно, чтоб это сделалось само собою, постепенно… А то посмотрите, как наш мужик необразован! Скажи ему, что он вольный… он, пожалуй, не будет и оброку платить».
«Да, да, ужасно! – отвечает Петр Ильич. – Не будет платить, и баста!»
Нам, может быть, возразят, что эта услужливость и сговорчивость, собственно, не есть признак старчества, что старцы, напротив того, бывают упрямы, необщительны и брюзгливы. Но мы разумеем здесь одних добрых, незлобных старцев, мы берем, наконец, растение в корне, а не в цветках. Цветки оказываются рано или поздно. Мы видим, как из юношеской лени и вялости возникает совершенная неспособность к какому-нибудь труду; от неспособности является желание устроить жизнь без борьбы, миролюбивым образом; наконец, приходит пора отдохнуть на лаврах: человек женится, толстеет и ограничивает все свои желания сытным обедом и крепким сном после оного. Нужно ли говорить, что он был когда-нибудь молод? Он в сущности ни в чем не изменился от начала до конца жизни.
Если бы педагогика хотела обратить внимание на этот род старчества, то должна бы в значительной мере воспользоваться помощью медицины. Вялость и неспособность детей является то как наследственный порок, то как следствие дурного ухода в младенчестве. Посмотрите на этого ребенка: он едва движется, он до семи лет не приобрел способности говорить и сосет одни леденцы, отказываясь от всякой здоровой пищи. «Больной! – говорят родители. – Не следует бедняжку принуждать… Слава богу, что спит спокойно». И действительно, золотуха, оспа, чесотка попеременно доказывают в нем не малую испорченность