Мы приблизились. Музыкант всё играет, закатив глаза, и ничего не замечает вокруг. Сидит он и правда на голом камне и совсем без какой-нибудь серьёзной одежды, меж тем как декабрь, и даже собаки пытаются греться возле домов. Мой товарищ, подмигнув мне, будто говоря: гляди-ка, что сейчас будет, бросает юродивому монету. Тот приходит в себя вмиг, хищной птицей бросается на неё и оглядывается. Приметил нас – и прыгает ко мне. Он, верно, не заметил, кто поднёс ему дар, или же признал моего приятеля и решил, что перед ним играть свой спектакль не имеет смысла.
– Барин, добрый, купи зубанку, выручи Тараску, – заводит он.
– Отчего же тебя выручить? – спрашивает приятель, будто вместе они знают свои роли.
– Ой, грехи-грехи-грехи. Грехи тянут, душу мают. Был бы сам без греха, да лапка прилипла – всей птичке пропасть. Вот зубанка, простая штука, а сам князь Исподземельный, Семисерный и Шестирогий своим уделом измыслил да дал нам, грешным, сей инструмент на погибель.
– Что ты несёшь? Говори внятно, видишь, гость из Петербурга, он речей твоих не понимает.
– Да чего же и не понимать? Было бы холодно, да жар нейдёт. Был как-то добрый молодец в чужих землях, собою статен, да сам не богат, и всё, что умел он, – на варгане играть да приплясывать. И так наплясался, что сказал: пусть хоть сам чёрт придёт, а я и его на варгане переиграю. А тот возьми да и приди, недалече, видимо, обретался. Давай, говорит, мил человек, с тобой по рукам бить: даю я тебе зубанку и три месяца времени. Через то время приду, станем играть, кто кого переиграет. Я тебя – отдашь свою душу, а ты меня – получишь в зубанке такие утехи, каких раньше не знал и каких в раю чистые не имеют. Били они по рукам, и так началось: варган сей до сих пор средь людей ходит, и сколько уж душ грешных к князю в карман нырнуло! Видно, никто переиграть его не смог али не решился. Мне казаки его продали, у них был один дрымбарь знатный, а так и умер, играя, успел только крикнуть: «Явился!».
Товарищ мой смеётся, а мне уже не по себе: так хорошо я представил смертельную бледность, и безумные глаза музыканта, и крик его: «Явился!». Мне не хочется больше слушать таких историй, но что-то настойчиво держит и не даёт уйти.
– А ты что же, брат Тарас? – спрашивает тем временем приятель. – И тебя, я чаю, тот князь уедиенцией удостоил?
– Нет, – улыбается юродивый, и я вижу зубы его, ровные и белые на чёрном лице. – Тараска как птичка: в приход заскочил, на ризку сел, к алтарю порх – как меня поймаешь? Но грешен, каюсь: и я мечтаю отведать тех услад, что завещаны в зубанке, и я, недостойный, тайную мысль имею.
– Какую же? Неужто переиграть? – продолжает смеяться приятель.
– Переиграть. Переиграть, –