Он услышал какое-то движение у себя за спиной, обернулся и увидел, что инспектор Кейт Мискин смотрит не на труп, а на него. Она быстро отвела глаза, но он успел, к собственной неловкости, заметить ее взгляд, исполненный горестной, почти материнской, заботы, и резко сказал:
– Ну, инспектор?
– Вроде бы очевидно, сэр: убийство с последующим самоубийством, – отчеканила Кейт. – Классическая картина ран, нанесенных самому себе, – три надреза: два пробных, третий – глубокий, перерезавший трахею. Эталонный пример для учебника по судебной медицине, – добавила она.
– Увидеть очевидное нетрудно, – возразил Дэлглиш. – Но следует подумать, прежде чем поверить в очевидность. Я хочу, чтобы семью известили вы. Адрес такой: Камден-Хилл-сквер, шестьдесят два. Там жена и престарелая мать, леди Урсула Бероун, а также некто вроде домоправительницы. Подумайте, как это сделать наилучшим образом, проявите всю свою деликатность. И возьмите с собой полицейский наряд: когда новость распространится, их начнут одолевать расспросами, так что понадобится защита.
– Слушаюсь, сэр.
Она не выказала ни малейшего неудовольствия тем, что ее отсылают с места преступления, поскольку знала, что обязанность извещать родственников о смерти близкого человека является отнюдь не рутинной работой, и понимала, что выбор пал на нее не просто потому, что она была единственной женщиной в команде, а шеф считал это женским делом. Кейт умела сообщать подобные новости с тактом, осторожностью, даже с состраданием. Бог свидетель, за десять лет работы в полиции ей пришлось немало попрактиковаться в этом деле. Но в ее сострадании все же окажется доля предательства, ибо она станет наблюдать и прислушиваться даже в тот момент, когда будет произносить слова сочувствия, ведь едва заметно дрогнувшие ресницы, сжавшиеся