Юсуф не слышал остального, потому что Айюб и Ширкух отошли дальше, и их голоса стихли.
– Ты слышал? – спросил Туран, глаза которого сияли. – Тысячи франков – значит, будет война! И я на нее пойду!
– Я слышал, – ответил Юсуф. – Отец сказал, что Дамаск может пасть.
– Ты же не испугался, братишка, правда? – насмешливо поинтересовался Туран и принялся демонстративно громко дышать, изображая один из приступов Юсуфа. – Боюсь… – Вдох. – Ужасных франков… – Снова резкий вдох. – Они придут и захватят меня.
– Прекрати! – возмутилась Зимат. – Ты ведешь себя как ребенок.
– Зимат! – услышали они голос матери. – Ты где? Ты же должна заниматься мишмишией[3].
– Мне нужно идти. – Зимат соскользнула с мешков на пол и убежала.
– Нам тоже пора, – сказал Юсуф. – Если мы не займемся лошадьми до обеда, отец шкуру с нас спустит.
Юсуф пришел на вечернюю трапезу, тщательно вымывшись и надев белый полотняный халат, украшенный красной вышивкой по краям широких рукавов, с поясом из красной шерсти. Его одежда выглядела безупречно, но глаза покраснели, а нос распух. Ибн Джумэй, семейный лекарь из евреев, занялся его синяками и ссадинами, но лечение оказалось хуже, чем сами раны. Сначала Ибн Джумэй вправил ему нос, при этом он все время щелкал языком и приговаривал, что поло ужасно опасная игра. Затем он приказал Юсуфу покурить листья конопли, чтобы притупить боль и уменьшить воспаление.
Не успел Юсуф вынуть изо рта трубку, как Ибн Джумэй смазал его нос снаружи и изнутри какой-то отвратительной мазью, вонявшей тухлыми яйцами. Лекарь сказал, что она не даст инфекции распространиться, но Юсуф не сомневался, что она не даст ему насладиться обедом.
В честь гостя на пол в столовой положили лучший ковер – переплетающиеся красные цветы и белые звезды на желтом фоне, вышитые мягкой козьей шерстью. Больше никаких других украшений в комнате не было, только низкий длинный стол посередине, а вокруг набитые шерстью желтые подушки из крашенного шафраном хлопка. Юсуф сел на свое место посередине напротив Селима. Справа, напротив отца, сидел Туран. Ширкуха посадили во главе стола. Слева от Юсуфа заняли места Зимат и его мать, Басима. Она была располневшей копией Зимат, все еще очень красивая, несмотря на серебряные пряди в длинных черных волосах. Обычно они бы не появились здесь в присутствии гостя-мужчины, но Ширкух был членом семьи.
Ужин, который Басима и двое кухонных слуг приготовили в честь Ширкуха, превзошел даже ее собственные высокие требования. После хрустящих, только что испеченных лепешек и жареных баклажанов с соусом из грецких орехов слуги подали божественно вкусное жаркое, в котором сладкие абрикосы безупречно сочетались с ароматными кусочками ягнятины. Юсуф тяжело вздохнул. Это было его любимое блюдо, но благодаря Ибн Джумэю вся еда имела привкус тухлых яиц.
Поэтому он решил не обращать на еду внимания и стал прислушиваться к тому, что говорили Айюб и Ширкух, отчаянно пытаясь понять, возьмет ли отец его