Оглушительный грохот! Мат, звук удара – и меня отпустили…
Это был Громов. Ворвавшись в комнату, он снес с меня этого мужика всего одним ударом, а вторым отправил его в глубокий нокаут.
В этот момент Громов полностью оправдывал свою фамилию – его глаза метали громы и молнии, да и дверь он, кажется, не открыл, а просто выбил…
Опять выругавшись, Максим Петрович снял с себя пиджак и накрыл им меня. И только потом выпрямил мои ноги, которые я продолжала держать буквой «зю», запахнул рваную рубашку на груди и прорычал:
– Что он успел сделать? Наташа, ответь! Что он успел тебе сделать?!
Я сглотнула. Во рту был неприятный привкус железа. Кажется, у меня разбита губа.
– Ничего… Вы очень вовремя… Еще пара секунд – и все… Он только порвал всю одежду…
– Он ударил тебя?
Я задумалась.
– Да, кажется, пару раз… И затылком – об стену…
Громов опять издал какой-то странный рык. В этот момент в комнату вломились наши охранники.
– Вызовите полицию, пожалуйста, – попросил их Максим Петрович, обернувшись. Двое охранников оглядели меня, укрытую его пиджаком, затем перевели взгляд на насильника и… все поняли. Мне показалось, что они его убьют еще до приезда полиции.
– Не трогайте его! – рявкнул Громов. – Вызовите полицию, они с ним сами разберутся. А я отнесу Наталью Владимировну наверх. Пусть поднимутся, если им нужны будут ее показания.
Максим Петрович поплотнее завернул меня в пиджак и, наклонившись, взял на руки.
– Держись за меня, – прошептал он. Какие… знакомые слова. Я послушно обвила его шею руками. – И ни на что не обращай внимания.
Как только мы вышли из кабинета начальника АХО, я наконец потеряла сознание.
Очнулась я, когда Громов уже вносил меня в наш со Светочкой кабинет.
– Максим Петрович! – услышала я ее истошный крик. – Что с Наташей?
– Я отнесу ее к себе. Вызови, пожалуйста, «Скорую».
Несколько мгновений – и меня положили на удобный, мягкий диван. После жесткого пола, на котором меня чуть не изнасиловали, это было просто чудесно.
Я вдруг почувствовала резкий запах спирта – и открыла глаза. Громов подсовывал мне под нос вату, смоченную водкой.
– Как вы? – спросил он с тревогой в голосе.
– Десять минут назад вы называли меня на «ты», – я попыталась улыбнуться, но моим губам стало невыносимо больно.
– Тихо-тихо, не делайте резких движений. Я был в шоковом состоянии, извините, – кажется, Громов смутился.
– Ничего. Называйте меня Наташей. В конце концов, вы мне спасли жизнь… ну, или честь… Господи, как у меня все болит…
– Это не удивительно, – Максим Петрович поднес вату к моим губам и, наверное, прикоснулся к ранке – резко защипало. – У вас разбита губа, несколько синяков на груди и… на бедрах… в форме мужских ладоней…
Я приподнялась, и пиджак Максима Петровича упал вниз. То, что я увидела, поразило мое воображение – на груди,