Но и прежние друзья – миры одобряемых ею гениев – сейчас, после полудня в субботу, не способны были ей помочь. Открывая книгу, она видела только буквы, которые никак не могли сложиться в слова, черные закорючки не желали создавать для нее другие миры. Ей пришлось закрыть книгу и остаться наедине с самой собой в угнетающей тишине квартиры с осознанием того, что жизнь ее окончательно разрушена.
Она была в тупике. Самоубийство, при очевидной легкости такого выхода, казалось ей малопригодным для финала. Оно пугало своей банальностью, делало ее смерть обычной, поэтому как выход совершенно не годилось. Похоже, что потеря уникальности была для нее страшнее смерти. Если уж умирать, то каким-то необыкновенным способом, делающим ее исключительной, не похожей ни на кого. Такого способа она не знала, и это загоняло ее в какой-то совершенно непреодолимый тупик.
Теперь ей трудно поверить, что в этом состоянии нескончаемых внутренних сумерек она провела почти три месяца. Три ужасных месяца, которые совершенно стерлись из ее памяти, за исключением одного стойкого ощущения: собственного небытия. Ты не можешь ни жить, ни умереть. Живой труп. Вне времени… Вне пространства… Вне себя… Невыносимо сложно даже просто поднять тело с кровати. Хотя ничегонеделание все равно не несет избавления. Потому что ты смертельно устала. Устала так, что невозможно отдохнуть, или ты забыла, как это делается…
Потом, много позже, ей рассказали, что это называется «депрессия», но тогда казалось, что ее просто поглотили сумерки, неспособные перейти в ночь, приносящую покой и сон. У нее даже не было сил ужасаться тому, что этот ад будет длиться вечно.
Все изменила неожиданная встреча. Она уже ничего ждала, вынеся за скобки тот небольшой мир, который ее окружал. Примирилась с презрением офисных девиц, которые обычно насмешливо рассматривали ее облезлый вид: волосы, понуро спадающие на унылые плечи и выглядящие грязными вне зависимости от частоты мытья, одежду, теперь всегда почему-то мешковато висящую, и взгляд зверя, смирившегося со своим капканом. Привыкла быть тенью, которой даже Феоктист Петрович, отчаявшись, перестал делать замечания. Она прекратила отзываться на свое имя, поэтому никак не отреагировала,