И они опьянили Лигию. Среди окружавших ее чуждых людей он казался ей все более близким, все более дорогим, заслуживающим полного доверия и преданным от всей души. Он успокоил ее, обещал освободить из дома цезаря, обещал, что не оставит ее и будет исполнять ее желания. Кроме того, раньше, в доме Авла, он говорил ей вообще о любви и счастье, которое она может дать, теперь же без околичностей признавался, что любит ее, что она ему милее и дороже всех. Лигия впервые слышала такие слова из мужских уст, и по мере того, как она вслушивалась в них, ей казалось, что в ней пробуждается что-то словно от сна, что все существо ее охвачено неведомым счастьем, в котором беспредельная радость сливается с беспредельною тревогой. Щеки ее разгорелись, сердце билось порывисто, уста раскрылись, точно от изумления. Ей было страшно, что она слушает такие признания, но ни за что в мире не согласилась бы она не дослушать хотя бы одного слова. Она то опускала глаза, то снова обращала к Виницию лучистый взор, боязливый и вместе с тем как бы взывающий к нему: «говори еще!» Громкий говор, музыка, аромат цветов и благоухание аравийских курений снова стали опьянять ее. В Риме принято было возлежать за трапезой, но дома Лигия занимала место между Помпонией и маленьким Авлом, теперь же возле нее возлежал Виниций, молодой, могучий, влюбленный, распаленный желанием, она же, чувствуя, что от него пышет страстью, испытывала одновременно и стыд и наслаждение. Она погружалась в какую-то сладостную истому, замирала и изнемогала, точно впадая в дремоту.
Близость ее воздействовала и на Виниция. Лицо его побледнело, ноздри раздувались, точно у арабского коня. По-видимому, и его сердце билось под пурпурною туникой с необычайной силой, он дышал часто и тяжело, голос его то и дело прерывался. И он впервые очутился так близко к ней. Мысли его стали путаться, в жилах бушевало пламя, которое он тщетно пытался залить вином. Но пока еще не вино, а ее прелестное лицо, обнаженные руки, девственная грудь, колеблющаяся под золотистой туникой, и все ее тело, покоящееся в белых складках пеплума, все сильнее опьяняли его. Наконец он обхватил ее руку повыше локтя, как сделал это уже не один раз в доме Авла, и привлекая ее к себе, стал шептать дрожащими устами:
– Я люблю тебя, Каллина… моя божественная…
– Марк, пусти меня, – сказала Лигия.
Он