– Вас так заинтриговало это дело, Дэн. Может, вам стоит поискать дневник на дне морском? – при всей симпатии к этому обаятельному черноволосому юноше, чистому, опрятному, модному и начитанному, Милана не могла поддерживать разговор с такой же степенью серьезности и увлеченности, как и он. Ей мешал ее природный скептицизм.
– А что, это идея. Не исключено, что дядя Эрик взял дневник с собой, как бы это сказать, в последний путь. Тьфу, опять этот сарказм, простите. Это здесь неуместно, тут же трагедия…
– Не переживайте так, Дэн. Ваш сарказм, – а это, кстати, скорее ирония, нежели сарказм, – вполне уместен. Это трагедия, безусловно. Но она отличается от множества других миллионов и миллиардов трагедий, случающихся ежедневно и ежечасно, лишь тем, что стала достоянием общественности. В остальном – это лишь еще одна иллюстрация абсурдности жизни. А вот это уже вполне достойно Вашей, и чьей угодно, иронии, и даже сарказма.
– Это Вас в вашем лингвистическом университете научили так… рассуждать? Значит, Вы иронично относитесь к жизни?
– И да, и нет, – в этот момент Милана подумала, что сейчас разыгрывается какая-то сцена из давно прочитанной ей пьесы. – Разве не заслуживает иронии тот факт, что все, включая Вас, заинтересовались мертвым Оффенгеймером и его таинственным дневником гораздо больше, чем просто самим Оффенгеймером, когда он был жив?
«Что же это, она пытается меня учить? – подумалось почему-то Дэну, – И вся эта ее безразлично-расслабленная поза… Зачем она пытается меня обмануть? Ей же неудобно в моем обществе, но почему мне не удается найти к ней подход. Я почувствовал это неудобство еще тогда, за тем ужином в Москве перед презентацией проекта Эммы, несмотря на то, что нам было… как бы это сказать… интересно, нет, не то, приятно? Да нет, о чем это я…»
– Да, так вот… – Дэн насильно вытащил себя обратно в плоскость разговора, прежде чем погрязнуть в болоте психоаналитических