– Виктор Юрьич, но не всё сразу, пойдёт он в партком и в…
Дверь скрипнула, вошла Графт, улыбаясь, положила толстую папку на стол Бондаренко:
– Извините. Вот, это Баруздин. Еле доволокла. За недельку одолеешь?
– Побачимо. – Бондаренко ответно улыбнулся, кивнул на её шаль. – Что, мёрзнешь?
– А у нас весь конец мёрзнет.
– Так вроде не холодно ещё.
– Тем не менее.
Графт поправила шаль и вышла.
Куликов барабанил по столу.
Бондаренко вздохнул:
– Знаете что, Алексей Михалыч, давайте так договоримся. Вы всё менять не будете, но поработаете над сценой с Ерёминым и над разговором в раздевалке… Беркутову причешите, пожалуйста, что это, ей-богу, публичный дом в общежитии… это не надо… Договорились?
– Попробую.
– Дня за четыре успеете?
– За недельку.
– Ладно. Вот. А тогда уж мы по второму заходу к шефу…
Бондаренко выдвинул ящик стола, достал завёрнутую в бумагу норму и стал есть, держа перед собой. Отвислые щеки его ритмично задвигались.
Куликов убрал рукопись в портфель, встал:
– Тогда я в четверг звоню вам.
– Да можете сразу приезжать утречком. Я буду.
– Ладно. – Куликов подошёл к двери, обернулся: – Вы вот норму едите, а я вспомнил, как мы с Чеготаевым пришли в «Новый мир». К Твардовскому. Он при нас норму вытащил, тогда они ведь поменьше были, так вот, норму, значит, вытащил и бутылку с коньяком. Нам по стопке налил, а сам раз куснёт – стопку опрокинет, другой – и снова стопку. Так полбутыли выпил.
Бондаренко улыбнулся, закивал:
– Да я знаю. У нас ребята тоже видели не раз. Он ведь её всегда на работе ел.
– Домой не возил?
– Никогда. Да что Твардовский, Гамзатов вон вообще её на шампур, вперемешку с шашлыком. Жарит и ест, «Хванчкарой» запивает.
– Восточный человек. – Куликов засмеялся, взялся за ручку. – Ну так до четверга?
– До четверга. Всего доброго.
– До свидания, Виктор Юрьевич.
– Только не оправдывайся, ради бога. – Лещинский поднял две ладони и поморщился.
– Да я не оправдываюсь, Леонид Яковлевич, – устало улыбнулся Калманович. – Просто действительно я ведь первый раз с ним…
– Ради бога, Саша. Ты же знаешь, я этого не выношу.
– Ну, не буду, не буду.
– Что за женская черта такая? Если бы да кабы. Давай посмотрим лучше… а который час-то?
– Понятия не имею.
Лещинский заглянул под манжет:
– Восемь без пяти. Давай расставляй.
Калманович подошёл к своей кровати, вынул из-под подушки небольшую коробку с шахматами.
Лещинский снял пиджак, бросил на свою кровать и потянулся, потирая лоб:
– Уаааххаааа…
Калманович вытряхнул шахматы на стол, стал расставлять.
В дверь постучали.
– Милости просим, – негромко отозвался