что, естественно, означало для всех отмену обеденного перерыва. Распахнув дверь решительным движением вечно спешащего человека и бросив: «Привет, ребята!», – чем вогнал в ступор привратника и курьеров, он понёсся по коридору под звуки открывающихся дверей, из которых выглядывали встревоженные физиономии сотрудников с приготовленными для шефа служебными записками в руках. Всего на мгновение он притормозил перед Сильвией, у которой три дня назад умерла мать, чтобы пожать ей руку и сказать участливо: «Ты только подумай, а я своего отца даже в глаза не видел», – и дальше, в свой кабинет, где исполнил обычный ритуал: бросил тренч на диван, аккуратно выровнял складки оконной шторы, выстроил по размеру шариковые руки и карандаши на письменном столе и, усевшись, наконец, в любимое кресло из стали и кожи и заранее обессилев от того, что ему предстояло, откинулся на спинку. После чего, обведя глазами сотрудников, которые тем временем уже заполнили кабинет, принялся сообщать им новости о своём пребывании в Марокко: врачи – хамы, еда – дерьмо, спать совершенно невозможно.

      Тем не менее, было очевидно, что он пребывает в хорошем настроении, которое не испортила даже бестактная оговорка Тины Нинки, почтительно именуемой сотрудниками Старой Синьорой, многолетней, бессменной и неувядаемой руководительницы его секретариата, которая, запутавшись в пройдённых им курсах лечения, принялась расхваливать… блеск его кожи.

      В целом совещание проходило спокойно. Руководители отделов дирекции и служб Театра по очереди докладывали Маэстро о положении дел и формулировали свои срочные потребности. Он выдавал моментальную реакцию, изрекая сентенции, приглушая страсти, поторапливая, ставя в тупик, делая пометки в блокноте. Все это производило впечатление максимальной эффективности процесса: «Да!», «Нет!», «Завтра!», «Этим займусь я лично!», «Я ему позвоню!», «С этим ничего не поделать», «Пусть идёт в задницу!», «Вот увидишь, согласится, никуда он не денется!». Подумать только, в одно мгновение решалось то, что так долго, напрягаясь, не мог решить каждый из них сам по себе! Ну и кто они после этого, если не кучка ни на что не годных бестолочей? Или так им наглядно демонстрировали пропасть между Божественным Юпитером и простыми смертными – между Маэстро и его сотрудниками?

      Для полноты картины не хватало пусть маленькой, но тупиковой проблемы, которая выглядела бы как неразрешимая. Маэстро – а иначе и быть не могло, учитывая его редкие появления – был слабо осведомлён о повседневной жизни Театра, но чувствовал себя обязанным делать вид, что знает всё, и это порой ставило собеседников в нелепое положение. Когда, например, руководитель пресс-бюро Солерци попытался в подробностях изложить проблему, возникшую в связи с рекламой одного из спонсоров Театра, крупного банка, Маэстро с раздражением в голосе прервал его: «Да-да-да, я полностью в курсе, закругляйся!». Солерци замер с открытым ртом, размышляя, продолжать говорить, как бы не заметив